— Мне хочется спать, — сказала она. — Забиться в темную норку в земле… и чтобы она была выстлана черным бархатом.
Кристиан нагнулся к ней.
— Ты устала, Карен. Я тебе помогу.
— …В маленькую норку… Я хочу домой. К себе домой. Мой дом выстлан черным бархатом. Ведь я вдова. А у вдовы все вокруг должно быть покрыто черным. Все должны одеться в черный бархат… кроме четырех танцовщиц… Они такие бледные, голубые, если на них дунуть, они улетят на небо… взовьются в небо…
— Принесите ее пальто и теплое одеяло, — распорядился Кристиан.
Я принес вещи. Кристиан надел на нее пальто. Потом поднял ее на руки.
— Возьми фонарь, Мартин, проводи меня к машине.
Он вынес ее из дома, осторожно посадил на переднее сиденье и старательно укутал одеялом.
— Мне поехать с вами, Кристиан?
— Не нужно. Теперь это моя работа. Сделаю все, что смогу, хотя думаю, ей уже никто не поможет.
Она застыла на переднем сиденье. Потом вдруг слегка повернулась закрыла глаза, устало, по-детски вздохнула. И мы увидели, что она спит. Машина Кристиана двинулась по дороге в город. Я долго смотрел ей вслед.
Карен исчезла из моей жизни. Когда-то я любил ее.
Любил издали, выдуманной, нереальной любовью. Ведь я никогда не знал ее по-настоящему. Да и она сама была не настоящей, а выдуманной.
Когда я вернулся в дом, Пребен сидел в прежней позе. А Лиза и Карл Юрген стояли там, где стояли все это время. Я словно бы только теперь вспомнил об их существовании.
Но моя мать вышла. И вскоре вернулась с виски и стаканами. Она всегда стояла обеими ногами на земле.
Карл Юрген наполнил стаканы. Но Пребену стакан подала моя мать.
— Возьми, Пребен, тебе это необходимо.
Он встал, пытаясь улыбнуться.
— Нет, фру Бакке, спасибо, я не хочу пить. Я хотел бы сразу вернуться в город, если можно.
— Конечно, только веди машину осторожнее — на дорогах гололед.
— Спасибо, — сказал он. Потом обвел нас всех взглядом. — Простите меня, — сказал он. — И прощайте.
— Прощай, — хором ответили мы.
— Я провожу тебя, — добавил я.
Я вышел с ним на крыльцо и постоял там, глядя вслед и его машине. А потом возвратился в дом.
Они так мирно сидели втроем — мать, Лиза и Карл Юрген.
И я вдруг почувствовал, что сильно ушиб голову. Пощупав лоб, я убедился, что с одной стороны он вдвое увеличился в объеме. Кровь, натекшая за ухо, запеклась.
— Тебе надо сделать примочку, — сказала Лиза.
— Пустяки. Успеется. Сначала я хочу рассказать…
— А я хочу послушать, — поддержал меня Карл Юрген.
— Все началось с того, что старый консул Халворсен собирал французских импрессионистов…
Странно представить, как далеко в прошлое тянутся нити. Знал бы старый консул, к чему приведет его интерес к живописи. Впрочем, так, чего доброго, ударишься в философию. Лучше я буду придерживаться фактов…
Так вот, когда консул был уже стариком, он услышал о Пребене Рингстаде. Впрочем, весьма вероятно, он знал его и прежде. Старому консулу было трудно скитаться по свету самому, и он попросил Пребена купить для него в Париже две-три картины. Работы Моне у него уже были — я заметил это на аукционе, а Дега не было.
Пребен поехал в Париж. А он ведь был художник. Что происходило тогда в душе Пребена, не знаю, но, так или иначе, он взял и написал одну картину Моне и одну Дега. Это не были копии, просто он написал две картины на излюбленные сюжеты двух художников, и, конечно, у него были перед глазами другие оригинальные работы Дега и Моне — их много в парижских музеях, они репродуцируются в альбомах…
Думаю, Пребен без больших усилий написал эти два полотна. Он знал, что консул Халворсен не принадлежит к числу знатоков живописи, да к тому же — и это очень важно — он никому не показывает свою коллекцию. Словом, обмануть консула Халворсена не составило труда, как не составило труда обман скрыть.
Началась война. Пребен забросил живопись. Выслушав то, что он сказал сегодня вечером, я уже не думаю, что он просто хотел заставить нас забыть о том, каким хорошим художником он когда-то был. Скорее сам Пребен — его лучшее «я» — хотел отмежеваться от этого мошенничества, пытался его забыть.
Но однажды он признался в содеянном Карен. Ей он мог довериться, а ему нужен был кто-то, на кого он мог переложить хотя бы часть бремени…
Карен, по ее словам, испытала шок. Вы слышали, что она говорила. Вряд ли я сумею описать, что она передумала и перечувствовала, лучше, чем она сама…
Она вышла замуж за Эрика и пыталась накопить денег, чтобы однажды приобрести эти две картины. Но, конечно, не смогла. Оказалось, у Эрика сохранились добрые старые представления о том, что жена должна распоряжаться только деньгами, выделенными на хозяйство.
К тому же Эрик терпеть не мог ее обожаемого Пребена, и Карен справедливо полагала, что, если она попросит денег у мужа, у него зародится вполне обоснованное подозрение, что деньги предназначены именно Пребену!