Поколение

Васе еще никогда не приходилось так долго лететь на небольшой высоте. Картина удивительнейшая. Над ровной, словно подстриженной тайгой, как свечи в лучах утреннего солнца, горят кроны великанов кедров. Какие же это красивые деревья — настоящие цари тайги! Их вершины, кажется, упираются в самое небо. Такого Вася еще не переживал и мог бы, наверно, никогда не пережить, если бы не эта поездка к Миронову.

Он оторвался от иллюминатора. Напротив него сидели Лозневой и Суханов и попеременно писали в блокноте. Напишет один, и тут же, выхватив карандаш, пишет другой. «Видно, заспорили. «Мыслить — значит спорить», — вспомнил Плотников поговорку Лозневого. — Оба как порох, а дружба — водой не разольешь. Вот они для здешних мест».

Олег Иванович с изыскателями прошел пешком через всю эту тайгу. А сколько вот таких же «чокнутых», как говорит Виктор, сейчас бродят по тайге и летают над ней на вертолетах и самолетах, открывая людям тайны подземных кладовых этого края!

Неужели прав Суханов, когда говорит, что во всех людей, проживших год-другой в этих краях, обязательно вселяется вирус бродяжничества? Они не могут долго жить в благоустроенных, уютных квартирах, вкусно и сытно питаться, их тянет сюда. Что их заставляет делать это?

Васе даже захотелось написать стихи об этих людях, о бескрайнем зеленом океане, который плыл и плыл под ними. Он восхищался не столько молчаливым мужеством этих людей, сколько их преданностью своему делу, тому, что они такие стойкие однолюбы.

Навсегда отдали свои сердца
Этой шири без края…

Начал он слагать строчки.

Навсегда привязались душой,
До конца своих дней…

Больше часа справа от вертолета бежала прямая как стрела железная дорога, а рядом с ней должны пройти нити трубопровода. Это самый легкий участок, потому что он проходит почти по обжитым местам. Дальше трасса свернула круто на север, и теперь повсюду были бескрайние леса. Тайга, видно, как и степь, если на нее долго смотреть, утомляет.

Стали одолевать тяжелые мысли. Почему с ним нет ребят? Он вспомнил, как они вчетвером ехали на Север и договаривались держаться друг друга. Тогда же они говорили о том, что у каждого человека должна быть своя жизненная программа, своя цель. Решили, что у них должно быть две программы. Одна главная, какую человек намечает себе на много лет, и другая на год-два. Они считали, что у них все это есть. Правда, загадывать надолго им не приходилось, потому что весной будущего года они должны идти в армию, а вот «стать людьми» за эти полтора года после школы они могли.

Грач рассуждал так. Во-первых, после двух таких строек они придут в армию не «маменькиными сынками», и служба для них уже будет не такой, как для тех, кто явится туда из родительского дома.

— А во-вторых, — добавил Игорь, — после армии поступать в институт будем уже рабочими людьми со стажем. А это тоже что-то значит. И не только для экзаменационной комиссии, но и для нас самих.

— Надо, чтобы человек был человеком, — говорил Грач. — А институт — это не главное в жизни.

Мишка вообще любил озадачить. Как-то он сказал:

— Почти вся наша интеллигенция — выходцы из крестьян и рабочих. А я рабочий — выходец из интеллигенции. Мои предки в трех последних поколениях трудились на ниве русского просвещения. Но на моем бате-биологе, профессоре Саратовского государственного университета, наша интеллигентская линия обрывается.

Плотников думал, что Грач, как обычно, дурачится. Но он говорил серьезно. Да и все сходилось: родители его действительно живут в Саратове, отец преподает в университете, а мать в консерватории. Он у них единственный сын. Мишка, конечно, немного рисовался, но говорил правду.

— Дальше пойдут рабочие. Разумеется, что этот неожиданный зигзаг в родословной Грачей не вызвал восторга у моих предков. Но им придется смириться, так как собственными силами, ввиду преклонности лет, исправить положение они уже не в состоянии и отныне из нашего гнезда будут выпархивать только Грачи-рабочие.

Мишка говорил высокопарно-иронически, скрывая за этой развязной нарочитостью выстраданную им серьезность. Вася знал, насколько важен для него этот разговор. Мишка продолжал давно начатый им спор и не хотел в нем уступать. Он спорит не только с родителями, но и с самим собою, доказывая правоту своего выбора. Одно дело решить что-то, а другое сделать. Ох как понимал он тогда Грача! Надо долго жить, чтобы стать человеком, говорил Экзюпери. Это верно. Но жить надо не за спиной у кого-то, а самому. Только тогда, когда в жизни все делаешь сам, и можешь понять ее вкус. Этому он научился у Мишки.

Если бы на его пути не встретился Грач, если бы не было их великолепной четверки, то еще неизвестно, как повернулась бы его собственная жизнь. Вернулся бы тогда осенью из бегов домой и жил цыпленком под родительским крылышком.