Поколение

Васин отец — кадровый военный, прослуживший в армии почти тридцать лет. В армию он ушел на второй год войны — семнадцатилетним. Год с небольшим поучился в артиллерийском училище, по ускоренной программе был выпущен младшим лейтенантом и еще успел, как он говорит, «благополучно повоевать в логове врага» — в Германии.

Старший Плотников не то чтобы тяготился службой, он ее даже любил по-своему, когда был помоложе, гордился своим офицерским званием, ему нравилось по праздникам надевать парадную форму с орденом Отечественной войны и медалями, — это все хорошо знал Вася, но он знал и другое, что отец глубоко тосковал по «гражданке», но не уходил из армии, а всеми силами старался остаться в ней, потому что боялся этой самой «гражданки», потому что привык уже к армейской жизни, где хоть и трудно и нет «маневра», но есть четкая определенность и ясность.

Об отцовской тоске Вася знал по его затаенным вздохам.

— Учись, сынок. Если б у меня был институт, разве стал бы я вот так…

— У тебя училище, — возражал сын, — академия.

— Училище ускоренное, академия неполная. Нет, учиться надо серьезно и вовремя. Учись, мы с матерью для тебя все сделаем.

Мать рассуждала немного по-иному. Уже в тринадцать лет она увидела в своем чаде талант математика, а затем и физика, и решила сделать все, чтобы способности сына расцвели самым ярким цветом. Отец посмеивался над ее открытием, но в душе, видно, и сам был не прочь поверить, что сын его имеет недюжинные способности к точным наукам.

А Вася думал о другом. Он хотел стать военным моряком. Но в девятом классе Васина мечта потерпела крушение. Врачи нашли, что у него порок сердца. Ни о какой карьере военного не могло быть и речи. Рухнуло сразу все.

Он тяжело переживал свою «неполноценность». Его смотрели в медчасти у отца, и врач сказал родителям: «Хорошо, что мальчик не знал до пятнадцати лет об этом. Сделайте так, чтобы и дальше он не думал о своем сердце. Никаких ограничений».

Отец передал эти слова сыну, а Вася вдруг заявил:

— А у меня ничего и нет. Это твои врачи придумали, чтобы не пустить меня в военное училище.

Он знал, что это не так, потому что был уже в районной поликлинике и там ему дали справку об освобождении от физкультуры в школе.

Когда отец передавал ему слова старого военного хирурга, он неизвестно зачем вновь заспорил. У Васи была дурная привычка по любому поводу спорить с отцом. Он во всем и везде отстаивал самостоятельность взгляда, даже в пустяках. Если отец ел банан и хвалил его вкус и тонкий аромат, то сын тут же говорил:

— Ешь будто мыло, да и запаха никакого.

А уж если отец ругал какой-нибудь фильм или книгу, то Вася изо всех сил выискивал в них хорошее. Особенно часто они спорили последний год.

Мать пугали эти споры, и она шепталась с мужем:

— Ну что же ты не найдешь подхода к нему? Обращаешься как с подчиненным. Убеждать, а не командовать надо.

Плотников-старший понимал, что жена права, но не мог перебороть себя. У него не хватало времени на убеждения, он хотел, чтобы ему верили на слово. В спорах он часто говорил сыну:

— Ты мне должен верить, я все это уже прошел.

Но Вася ничего не хотел принимать на веру. В него тогда словно вселился бес. Теперь, вспоминая те постоянные споры, Вася думал: а не из-за того ли он охладел к математике, что отец восхищался этой наукой?

— Это же надо, — говорил отец, — человек сидит за столом, у него в руках карандаш, перед ним чистый лист бумаги, и он точно отвечает на вопросы, как и куда полетит ракета, с какой скоростью, какова будет ее разрушительная сила…

— Нечего ему сидеть и считать, — возражает Вася. — Машина это сделает лучше.

— Но машину-то должен сделать человек? И опять же с помощью той же математики.

— Теперь одна машина может делать другую, — не сдается Вася.

Спорили до хрипоты, почти никогда не могли убедить друг друга, каждый оставался при своем мнении. И все же их постоянно тянуло к этим спорам. Почему? Теперь, когда прошел год, Василий знал: эти дискуссии были нужны. Они помогали ему смотреть на вещи шире, раскованнее, а главное — в разных измерениях, мудрыми глазами отца, которые видели то, что он сам еще долго не мог бы увидеть и понять.