Поколение

ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИ ПЛОТНИКОВА

«Когда летели к Миронову, был уверен, что могу себе представить жизнь изыскателей в тайге. Ну что тут такого? В Средней Азии нас засыпало пылью и песком, калило солнце. Мы мечтали о воде, прохладе, тени от деревьев. Здесь буду мечтать о солнце, жаре. И только. А вышло, что это нельзя назвать даже лепетом ребенка.

Пробыли здесь всего три недели, а проделали путь, какой прошли люди за тысячелетия. Только в обратном направлении. Ем сырую рыбу, «строганину», оброс зеленым мохом и грязью так, что кожа моя напоминает панцирь крокодила. Сегодня глянул в зеркало, и стало тошно. Если бы увидела меня моя мама!.. А Миронов убеждает, что теперь у изыскателей не жизнь, а малина.

— Все сделала техника, — хвастает он. — В любое время мы можем вызвать вертолет, и он перебросит нас куда душе угодно.

Куда угодно, но только не домой, в лагерь. Уже через три дня нашим душам было угодно вернуться в лагерь, и мы с Сашкой Шубой пали на колени.

«Мироныч, дорогой, вызывай вертолет!» Но он и ухом не повел, а стал нам рассказывать, как раньше они мучились, когда не было вертолетов. «Мы таскали все снаряжение на собственном горбу. Были иногда у нас худые лошаденки. Но они тонули в болотах, как мухи. А теперь благодать. Даже сравнивать нечего».

Вот и поговори с ним. Жизнь наша — хуже не придумаешь. Мы с Шубой называем себя добровольными изгоями. Руки, лицо и шея у нас расчесаны до крови. От этой летучей твари, какую и рассматривать-то по-настоящему можно только в микроскоп, нет спасения нигде. Гнус не грызет только мертвых.

Одежда и обувь никогда не просыхают… Спальный мешок мокрый и вонючий. На душе тоже слякотно… Мы с Сашкой Шубой мучительно припоминаем, где и когда так дико нагрешили, что приходится терпеть такое.

Неделю назад прилетел вертолет. Все прыгали, как дикари, и лезли целоваться к Валерьяну Овчинникову, а он шарахался от нас, как от прокаженных… А в лагерь так и не полетели. Перебросив нашу группу на новое место, Валерьян сделал нам ручкой и улетел. А мы остались в Чертовой пасти болот. Здесь сейчас и отдаем богу душу.

За всю свою жизнь я не видел столько слякоти, сколько за эту неделю. Хлябь под тобою, хлябь сбоку, хлябь над тобою. Даже если не идет дождь, то обязательно капает с деревьев какая-то слизь. Еще когда мы кидали в кабину вертолета наши походные шмотки, неунывающий Мироныч гордо утешал:

— Раньше все это пришлось бы тащить на себе по болотам. А теперь мы полетим.

От радости, что мы остались и летим на новое место, он метался от оконца к оконцу по вертолету и, как полоумный на пожаре, кричал:

— Смотрите, нетронутый край, край непуганых птиц, непуганых зверей…

— И непуганых идиотов, — весело добавил Виктор Суханов. Это он хотел поднять наше настроение, а оно у нас упало ниже нуля. Даже несгибаемый Сашка Шуба и тот приуныл, когда узнал, что мы застрянем в Чертовой пасти до конца месяца.

Если бы не Мироныч и Суханов, мы бы погибли здесь. Сегодня утром, когда выходили на трассу, Сашка, взваливая на горб теодолит и рейку, сказал:

— Я на всю жизнь возненавидел эти штуки. Они снятся мне по ночам. Тренога теодолита всякий раз является в образе крокодила, а рейка в виде кобры. Просыпаюсь в холодном поту.

— Это оттого, что вы ленитесь сушить одежду и спальные мешки, — грохотал Миронов. — Может, еще не то приснится.

Мироныч преотличнейший старикан-философ. Он говорит, что каждый человек обладает бесконечными возможностями как в дурном, так и в добром. Все дело в том, что в нем прежде пробуждают и воспитывают. Вот они нас с Виктором и воспитывают. Без них мы бы здесь давно перекусали друг друга, потому что многие разучились говорить и только рычат. Живем их открытиями. Вчера Мироныч и Виктор кормили нас печеными карасями — такая вкуснятина, пальчики оближешь. Вечерами плел из лозы какую-то посудину, не то плетень, не то корыто. Мы издевались, а вчера приносит целое ведро карасей — вот такие лапти. Ужин был царский. Сейчас всем отрядом плетем эти самоловки — решили наладить бесперебойное снабжение живой рыбой Свердловска, Тюмени и их окрестностей.

У этих людей какая-то недоступная мне жизнь. Три недели живу в отряде и не видел, чтобы они что-то сделали для себя. Только для отряда, только для нас. А Виктор говорил, что у Мироныча есть семья в Ленинграде. Они там, а он здесь. Редкий мужик. Вечером, измочаленные, мы добираемся до костра, а Сергей Павлович уже что-то придумывает.

Организовал промысел на местную водоплавающую птицу — нырков. Мясо у них, правда, препротивное, пахнет рыбой, но после концентратов и консервов идет за милую душу. Теперь мы готовим архиерейскую уху. Сначала варятся утки-нырки, а потом в этом бульоне рыба. Уха действительно божественная.

Через неделю заканчиваем работы и едем домой. Теперь наш лагерь на Ивделе кажется родным домом. Мечтаю хоть одну ночь поспать не в мешке, а в вагончике, в своей люльке. И чтобы постель сухая, и настоящие простыни, и подушка не надувная… Скоро потребую кофе со сливками в постель и запрошусь к маменьке под крылышко. «Не пускай пузыри, Василий», — любил в таких случаях говорить Грач. Как он там, мой Грачик, поживает? Как ребята? Без них мне ой как худо… Мироныч связывался с лагерем по рации, ему сказали, что трубы до сих пор не пришли из Челябы. Может, врет, чтобы нас не расстраивать. Что же они там делают? Если действительно до сих пор нет труб, то на подсобных они сидеть не будут. Мироныч говорит: «Вернемся, возьму тебя и твоих дружков в отряд. Там сейчас работы всем хватит. Готовят дюкер. Будут протаскивать две нитки».