Поколение

Экскаватор отработал участок траншеи, и ему нужно было передвинуться на новое место. По такой грязи сам он, конечно, не мог продвинуться и на метр, и Арсентий, выскочив из кабины, стал прилаживать буксир. Он никогда не просил помочь ему расправить тяжелый стальной трос. Сам ловко накинул его на крюк бульдозера, а затем, разгибая кольца непослушного троса, потащил его к экскаватору. Машинист открыл дверку кабины, собираясь помочь, но Арсентий махнул рукой:

— Обойдусь.

Через минуту он сидел уже в кабине трактора, давая хороший газ мотору перед буксировкой. Трос рывком вытянулся, и от него, как от тетивы, полетели комки грязи. Могучая машина медленно потащила за собой экскаватор. Его колеса по ступицы увязали в темной, клейкой жиже, и он оседал все ниже и ниже. Скоро и бульдозер, как гусь на льду, беспомощно заелозил гусеницами и застрял.

Арсентий выскочил из кабины без шапки, взъерошенный, красный, точно из парилки, и заорал на машиниста экскаватора:

— Ты зачем газовал? Внатуг надо было идти, растяпа, внатуг!

Позвали на выручку бульдозериста Сашу Шубу. Этого шумного и очень подвижного паренька никогда ничем нельзя было удивить. Он обошел утопшие почти на метр в грязи машины и фыркнул:

— Ерунда. Я сейчас обоих выхвачу. Только бы трос у вас выдержал.

Пересиливая шум надрывающегося мотора, Арсентий сердито крикнул:

— Мой трос не твоя печаль. Ты сам не сядь!

Зацепили. Саша лихо крикнул:

— Пошел!

Дернул раз, дернул два, потом его бульдозер потянуло в сторону, и он увяз в грязи по самую раму.

Арсентий вылез из кабины и кинулся с кулаками на Сашку. Но тот предусмотрительно отбежал в сторону.

— Убить тебя мало, трепло несчастное! Иди сейчас же за «спасателем»!

Шуба растерянно потоптался на месте, будто соображал, как же это все вышло, потом обошел свой бульдозер и, многозначительно свистнув, пошел прочь.

— Не ходи! — немного подобревшим голосом окликнул его Арсентий. — Вон он сам едет…

Со стороны лагеря шел болотный трактор, прозванный «спасателем». Метровой ширины гусеницы позволяли ему пробираться даже через топи и выручать из беды застрявшие машины.

— Кто едет? — спросил Арсентий.

— Кажется, сам Суханов, — вглядываясь в пелену дождя, ответил Сашка.

— Его еще тут недоставало, — недовольно пробасил Арсентий. — Небось и сосунка за собой тянет, от Миронова вернулись и словно иголка с ниткой.

— Сегодня он еще с ним, — отозвался Сашка, — с завтрашнего дня переводят на сварку. Центровать трубы будет. Новая партия труб из Челябы пришла.

— Пусть центрует. От него толку и там как с козла молока.

Арсентий был зол на Виктора, а заодно и на его друзей. Они вечно подтрунивали над ним и высмеивали перед всем отрядом. Он терпеть не мог этих грамотеев и всякий раз хотел досадить им.

Однако с Виктором Арсентий вел себя настороженно, потому что не раз обжигался. Он не любил Виктора еще и за то, что считал его жизнь неправильной.

— Жизнь одна, — говорил Арсентий. — И тот, кто живет не для себя, а для других, — или дурак, или притворяется. У нас и тех и других не любят. Это в городе можно обмануть, а у нас такие штучки не проходят. Здесь каждый человек перед другим голый.

Когда Арсентию возражали, он недовольно кривился.

— Чепуха, не поверю я в ваше благородство. Суханов возится с Плотниковым не за его красивые глаза, он тоже себе авторитет на этом зарабатывает.

Ему говорили о Лозневом, Миронове. Но, даже загнанный в угол, Арсентий не сдавался:

— Вы народ здесь временный, вам можно и в благородство поиграть. Мы же здесь вечные, и нам эта суета ни к чему.

— Ну и дремуч же ты, Арсентий, — стонал Суханов. — Да какая же это игра в благородство, когда человеку надо помочь…

Арсентий распалялся и начинал кричать:

— Видали мы таких городских чистюль и умников, да недолго они держались здесь — вылетали пробкой. Тайга, она не шутит. Вылетит и этот. Не ту в нашем крае человек жизненную установку должен иметь. Вы все хотите взять наскоком, сразу, а жить надо без суеты, степенно, день ко дню, грош к грошу — глядишь, ты уже и человек. У меня вон отец ни за каким образованием не гнался, ни перед кем шапки не ломал, а его весь Северный Урал знал. Первый в округе вальщик леса был. Везде его возили — и в Пермь, и в Свердловск, и в Москву на ВДНХ. Свой метод имел. Даже в книжках его работу описали. И достиг он всего сам, без всякого там образования. Потому что жил правильной жизнью, не суетился. Была на плечах голова да руки золотые.

Ободренный тем, что все затихли и внимательно слушают, Арсентий прибавил в голосе металла:

— Отец мой объездил полстраны, в войну побывал за границей и всегда говорил, что самая здоровая и правильная жизнь здесь, в деревне. Вон Грач хоть и пижон порядочный, а понимает, что город губит человека. У его отца-матери в Саратове и харчи слаще, и перины мягче, а он в тайгу забился, на нарах спит, сушеную картошку ест, а домой не едет. Потому что понял…

— Что понял? — прервал его Суханов.

— Свою жизненную установку.

Все выжидающе посмотрели на Грача. Но тот с любопытством смотрел на Арсентия и молчал, точно речь шла не о нем.