Поколение пепла

А бывших заводчан оставили охранять руины и пленных, которых было много, почти восемьсот человек. Данилов сам их полдня переписывал, составив карточку на каждого. Это были осколки социальной мозаики – от комбайнера до бывшего директора школы, от милиционера до бывшего зэка. Кто-то разговаривал с ним дерзко, но в основном смотрели как побитые собаки. Он, как было велено, спрашивал про их жалобы и нужды, но делал больше, чем требовала формальная роль. Александр сам нашел для них побольше дров и теплых одеял, сам уговорил врача осмотреть нескольких из жалобщиков получше, пообещав бакшиш от себя.

Утром пленных – тех, кто был здоров – выгнали на работу.

«Всегда мечтал побыть рабовладельцем, – усмехался при этом Тимофей. – Сидеть себе в шезлонге, потягивать пивко, леща жевать. А картошку пусть копают афромериканцы. Ну почему так всегда нельзя, а?»

Они, надзиратели, работали с пленными вместе в качестве бригадиров, но автоматы держали при себе и соблюдали дистанцию. Хотя эксцессов не было. Была пара случаев разборок среди самих пленных и попыток отнять чужие пайки, которые пресекли быстро и жестко.

Еще им предстояло хоронить убитых. К счастью, у них были целых два экскаватора и бульдозер. На этот счет был строгий приказ похоронить все павших в бою в братских могилах, не делая различия ни для бойцов и командиров, ни для солдат двух разных сторон. Приказ, вызвавших много споров и ворчания.

Когда ямы были закончены и засыпаны, Данилов сам вырезал временную табличку, вспомнив свои навыки резьбы по дереву, которые приобрел в долгие месяцы вынужденного одиночества в поселке Рассвет, и покрыл ее лаком. Он, выросший в годину смуты и разврата, не мог подобрать иные слова, кроме Шолоховских. На будущее нужен будет памятник, отлитый в металле или вырезанный в камне, подумал он, но это уже было не по его части.

– Будь проклята война, – переговаривались они в перерывах, когда не ревела землеройная техника.

– Нет. Будь проклят Мазаев, который заставил нас убивать своих братьев. Надеюсь, он, сука, будет подыхать долго.

– Будь прокляты кровопийцы-буржуи, которые все это начали, – это, конечно, сказал Краснов.

Колесников, уводя своих бойцов, назначил его старшим над лагерем военнопленных, и он относился к этой роли со всей серьезностью, хоть и иронизировал: «Говорят некоторые заблуждающиеся личности, что каждый большевик – это генетический вертухай. Значит, у меня получится».

Данилова он сразу же отчитал за его «формальный гуманизм», когда тот принес пленным кое-что из вещей, и запретил приближаться к лагерным корпусам.

«Тебя зарежут – полбеды, а вот за массовый побег мне майор голову оторвет. Он меня назначил, а не Змея, и не зря. С этой публикой надо построжее. Так что сиди и помни, что инициатива наказуема».

Александр вспомнил, что суровый коммунар всегда багровел, когда кто-то… например, тот же Фомин, при слове «коммунизм» упоминал ГУЛАГ. В душе он, скорее всего, не злился, а расстраивался, как ребенок, из-за того, что чистая и светлая идея ассоциировалась с тюремной баландой и узколобыми шариковыми из черных подвалов. Не с космическим лифтом и орбитальными городами, а с Королёвым на Колыме.

Как расстраивался и сейчас из-за того, что первым их творением в новом мире был концентрационный лагерь, пусть даже и «добрый», в который мирные люди загнали неудавшихся палачей.

– Когда-нибудь про это напишут песню, – услышал Данилов рядом знакомый голос.

Тимур собственной персоной. Музыкант, которого чудом не порешил Богданов, оказывается, тоже сумел пережить бой. Но голос его звучал тихо, словно у неисправной колонки. Он хорошо чувствовал момент, и у него хватало ума не доставать свою гитару.

«Хотя она, наверно, сгорела вместе с городом, как и остальные его инструменты, включая свирель, а может даже арфу».

Александр хотел накарябать на клочке тетрадного листа несколько строк, непослушной рукой взял карандаш, но тут же выронил его.

– Твою мать, – махнул он ладонью с раздражением. – Рук не чувствую. Чтоб записать, нужны руки… а они болят, как от артрита. Надеюсь, санитар мазь какую-нибудь даст. Думай сам, может, сочинишь. Только пусть это будет не слезоточивая чушь, а стилизация под древнюю балладу.

– Ты не поверишь, я так и хотел, – просиял Тимур.

И такой неуместной была его радость среди гор непогребенных трупов, что Данилов не знал, отчего ему сильнее хочется кривиться.

Пока они копали, хоронили и разравнивали землю, с юга пришли новости о том, что Бесфамильный не сдался даже перед превосходящими силами и погиб в бою, сгорев в подбитом танке, пытаясь прорваться из окружения.

Не оправдали себя надежды на то, что насильно забритые крестьяне все как один сдадутся, когда лишатся командиров. Не все. Многие бросали автоматы и поднимали руки, но другие отстреливались до конца. Самых упертых ловили по лесам, и явно выловили не всех.

Точно также не сдались экипажи заваленных танков, а отстреливались до предпоследнего патрона. Не из самурайства, а, скорее, из страха перед жуткой смертью в плену, в которой они не сомневались.