Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

Мы были в обсерватории Урания, смотрели луну, потухший вулкан, с массою кратеров, Сатурн с его обручем, и хотя я в первый раз видела мир через телескоп, я всегда, смотря на небо, испытываю чувство нашей незначительности, необъятности мира и суетности всех наших тревог и волнений. Однажды мы были приглашены в дом одного знатока герцлизма Ниссенбаума[656], и в тот вечер был интересный доклад об эпохе герцлевского движения, были еще несколько приглашенных из-за границы, нам показывали герцлевский музей, его портреты, старые издания рукописей, разные реликвии нашего великого вождя, так что вечер прошел в атмосфере оригинального венского сионизма. В симфоническом концерте мы слышали Пятую бетховенскую симфонию с Бушем[657], а в опере «Травиату». На этот раз голоса были прекрасные, но как Травиата, так и ее партнер Альфредо были стопудовые. (Может быть, это был Лео Слезак?[658]) Их папаша выглядел седым мальчиком в сравнении с главными героями.

Если бы не хор и оркестр и солисты и прекрасные декорации, я бы вообще перестала ходить в оперу, в ней сохранилось что-то примитивное от «зрелищ», без которых люди не в состоянии воспринимать музыку Мы были в натуралистическом музее и в Сокровищницах.

Однажды мы даже раскутились и пошли в Диана-бад — который мне напомнил наши московские центральные бани. Удовольствие было большое. Сначала купание под горячим душем, потом еще более горячий душ — лежачий, как водяной массаж, потом бассейн и плавание в теплой воде, наконец в теплом банном халате — маникюр и прическа.

Встретились мы с Марком в кафе при тех же Диана-бад, и было чувство, что мы как-то обновились, освежились и помолодели на десять лет. Все это удовольствие стоило на наши деньги — пустяки.

Какое-то тяжелое предчувствие говорило мне, что если это не наша последняя вылазка из Палестины, то пройдет еще много-много лет, пока я снова выберусь из дома. И поэтому, когда был вопрос, быть или не быть, идти или не идти (из-за денег, погоды или даже работы), я всегда настаивала, чтобы мы брали билеты даже на галерке, но ходили бы куда-нибудь по вечерам и в свободные дни. Марк с его податливым характером мне никогда не делал трудностей.

Из Палестины мы получали часто письма. Нам писали, что комиссия Пиля[659] работает во всю, что ждут Тосканини для дирижирования нашим симфоническим оркестром, а мама справляла свой 70-летний юбилей, и дети приехали ее поздравлять, все ее друзья и дамы прислали ей цветы и принесли подарки. Она получила нашу телеграмму и уже с нетерпением ждала нашего возвращения.

Мы на рождественские каникулы 1937 года сделали маленькую вылазку в Чехию: дешевым манером, с туристическим обществом поехали в Прагу. Мы в самой Праге тоже взяли круговой билет на автобусе и объехали все достопримечательности. Мы видели старый город, синагогу и статую Реб Лейбела[660], Градчаны, много церквей, слушали Мессы в церквях, благо праздниками повсюду были торжественные богослужения, и как ни странно — в пятницу вечером в синагоге играл орган и пел мужской и женский хор. Я была поражена, когда у дверей синагоги стояли нищие и просили милостыню. Я спросила еврея-чеха: «Ведь теперь суббота и нельзя держать деньги в руках?» На это он мне ответил: «Мицва — милостыня всегда дозволена». <Пражские евреи считали, что «история Праги — длинная история евреев в Праге».>

Самое сильное впечатление мы получили от старого Гетто и тех цепей, которые сохранились в Мерии[661], в музее, как воспоминание о старом Гетто. И еще надпись на мосту, по-еврейски: «кодош, кодош, кодош»[662], при распятом Христе. Какое унижение и издевательство должно было быть для набожных правоверных евреев, если они должны были проходить по мосту и поклоняться чужой святыне против своего убеждения!

По вечерам мы и в Праге ходили в театр — видели оперу «Проданная невеста» Сметаны и были на фильме с Мартой Эггерт.

Мы вернулись в Вену усталые, с некоторой дыркой в кармане, но очень довольные.

* * *

Мы решили энергично закончить наш курс и план занятий, и по вечерам мы уже оставались дома, чтобы готовиться — мне к экзаменам, Марку к той научной работе, которую он собирался опубликовать.

Перед самым отъездом нам еще удалось побывать на концерте Шаляпина, последнем, который я слышала до его смерти, и он пел арии из «Бориса Годунова», и «Фауста», «Демона», все, что я в юности слышала в Петербурге. Настроение в Европе и в самой Вене перед нашим отъездом было уже довольно сгущенное. В Испании, в Абиссинии и на Дальнем Востоке шли подготовления и военные действия, как в начале пожара — то тут, то там искра, которая вскоре охватит пламенем все здание.