Поколение

— Клавдий останется здесь. Слупецкий и Млодянек ему помогут. Я закуплю побольше огнетушителей. И хорошо заплачу людям, которые согласятся охранять мастерскую от пожара. Машинами рисковать я не могу. Если даже все сгорит дотла, то машину всегда можно поставить под навес, и она быстро сделает сама для себя стены. Я велел Слупецкому разузнать в мастерской, кто хочет войти в добровольную пожарную команду. Сразу откликнулись Фиалковский, Желязовский и маленький Эдек, который ни на шаг не отходит от Фиалковского. Сперва я удивился, почему именно они. Но потом подумал, что любые другие кандидатуры, пожалуй, удивили бы меня не меньше. Особенно, признаюсь, озадачил меня Фиалковский… Впрочем, человек он как-никак положительный.

— Я согласен с твоим планом, — сказал «второй».

— Я тоже, — сказал «первый».

Выйдя из комнаты, они с грустью взглянули на пирамиду чемоданов в прихожей. «Третий» тоже задумчиво посмотрел на багаж. «Сразу видно, что немка, — с неудовольствием подумал он о жене. — Сидит, как клуша на яйцах, на барахле, которое она копила годами, радуясь, что его все прибывает. Нет, слишком много багажа».

Прощаясь с братьями, он сказал:

— Завтра возьму рекомендательное письмо от фон Пфадена и поеду в Краков улаживать дела. Возвращусь через несколько дней. Буду хлопотать насчет вагонов.

В этот же вечер Агата позвала дворника и с его помощью перетащила в кладовую при дворницкой свернутые в рулоны ковры и большой ящик с дорогими винами. Там были французские коньяки и старые вина. Берг не хотел подвергать их рискованной перевозке по железной дороге. Об обстановке он не беспокоился, зная, что обзавестись новой мебелью — дело несложное. Дворник вспотел, таская вещи. Впрочем, на лице у него не было алчности. Оно вообще ровным счетом ничего не выражало. Получив щедрое вознаграждение, дворник буркнул слова благодарности и обещал беречь вещи как зеницу ока.

Берг не сумел ничего добиться в Кракове. Он попал туда в самый разгар эвакуационной суматохи. Приходилось уходить ни с чем из тех учреждений, где прежде не приходилось дожидаться в приемной. Теперь он сидел в коридоре, сжав ручку портфеля, и глядел, как чиновники снуют туда-сюда, словно почуявшие огонь муравьи. Он хватал за полы кителя людей со знаком свастики на петлице. Но те вырывались и бежали прочь с такой быстротой, словно ярко-красный, дорогой ковер жег им ноги. Когда Бергу стало ясно, что взяток уже не берут, его охватил ужас. Подстегнутый известием о восстании, Берг выпросил место в машине, которая шла в Варшаву. Обкусывая до крови ногти, он думал о том, что, пожалуй, с недопустимым легкомыслием отнесся к предостережениям Шаповского. Ему было душно. Казалось, его бросили на дно колодца и теперь сверху надвигается каменная, плотно пригнанная крышка. «Надо было почаще смотреть на карту и мерить расстояния, — упрекал он себя в отчаянии. — Пока все происходило где-то там, я, как идиот, ни о чем не думал. Занимаемые города казались мне далекими, как звезды, а расстояния между ними космическими. А ведь все это происходило здесь, на земле. Достаточно было взять карандаш и подсчитать… идиот, идиот…»

В тот день дворник достал из угла заваленной коврами кладовки два национальных флага. Он долго мучился, пока наконец вытащил их — древка цеплялись за вещи Бергов. И вдруг он почувствовал на спине чей-то взгляд. В дверях кладовки, заслоняя дневной свет, стояла Гильда Берг. Дворник остановился с флагом в руке среди разбросанных рулонов, точно среди поваленных колонн, и крикнул:

— Кончилась ваша власть… Я теперь ничего сторожить не буду. Можешь сама сидеть на своем барахле. А водку заберу. С русскими выпью… Посторонись, флаг иду вешать… Ну, посторонись!.. — крикнул он и вышел, оставив двери открытыми.

Два молодых человека в пожарных касках с бело-красными повязками на рукаве помогли ему повесить флаги. Из города доносились звуки перестрелки. К вечеру пошел сильный дождь. В ворота вбежало трое парней без касок и повязок, но зато с оружием. Один из них, повидимому командир, выглянул на улицу, окинул оценивающим взглядом двор, окруженный со всех сторон каменными стенами домов, и объявил:

— Тут нам делить нечего. Надо пробираться на улицу Сирены, а оттуда, задами, на Гурчевскую, Тут делать нечего… На Млынарской наш сборный пункт. Млынарская, двадцать шесть. Запомните, мы можем потерять друг друга. Ну, айда, ребята, живо, только держитесь стен. А я дам очередь. Вон они подходят…

— Кто подходит?.. Немцы? Как нее так? Значит, вы нас оставляете? Подняли восстание, а сами — в кусты? — кричали собравшиеся в воротах жильцы дома.

— Это не мы… — начал было Стах, но махнул рукой. Разъяснения отняли бы слишком много времени. Не рассказывать же обо всем с самого начала, когда стрелять надо. Ребята выбежали на улицу. Стах бил короткими очередями. Скорей отпугивал, чем обстреливал. А затем побежал вслед за Левшой и Мухой.

Через три часа, когда мегафон на фонарном столбе объявил наглухо закрытым домам и вымершим темным улицам осадное положение для города Варшавы, в ворота вошли эсэсовцы из охраны госпиталя.