— Не терзай себя зря. Александра говорила, что ты хочешь продолжать работу в своем магазине. Брось все к черту. Им известны твои приметы, и твоя фотография у них, наверно, есть. Из твоего брата они вытянут и где ты работаешь, и где живут твои знакомые… Меня он не знает. Побудь у меня несколько дней. Пустим слух, что ты — моя жена. А потом найдем для тебя безопасное место. Не волнуйся.
Но она не послушалась. Ей казалось, что гестапо неотступно следит за ней, и боялась навлечь на кого-нибудь беду. Так никто никогда и не узнал, что побудило ее пойти в магазин. То ли страх перед свободным, ничем не запятым днем, то ли неодолимое желание хотя бы еще одни сутки прожить внешне нормально.
В полдень в магазин вошли покупатели. Они потребовали не товар, а человека, чтобы убить его и остудить горячее сердце.
В апреле погиб Михал. Жандармы задержали пролетку, в которой везли оружие с провалившейся явки. Жандармов было трое. Их удалось ликвидировать, и когда путь был свободен, из окон дворца Сташица, где раньше помещалось Научное общество, вдруг ударили немецкие автоматы. Он остался один посреди мостовой под свинцовым дождем. Тогда он выхватил из кармана пачку документов, грохнул о мостовую бутылку с горючей смесью и сам упал в лужу пылающего бензина. Он стал неузнаваем. Сгорели его документы и лицо.
Весной смерть собрала обильную жатву.
Стах не может заснуть в печи. Солома, на которой он лежит, жжет, как раскаленная проволока. Он выходит наружу и вслушивается в ночь. В нагретой траве среди кирпичей сверчки поют свою немудреную любовную песенку. С Гурчевской доносится цокот копыт. Сквозь темноту движутся обозы разбитой немецкой армии. Но не слышно ни оглушительного лязга гусениц бронетранспортеров, ни грохота проезжающих пушек, ни рева моторов. Не шумит и тот маленький автомобиль, которого ждет Стах.
«А что, если за ней следили внимательней, чем предполагает Александра? Если они обнаружат мое убежище? Тогда я убегу, как Казик. Буду бежать полем…» — думает Стах. Он жадно вглядывается в небо и втягивает ноздрями запах травы, Сейчас, когда силы зла близки к гибели, все это снова приобретает для него прелесть.
Владек писал в дневнике: