Покорение Крыма

К девяти часам вечера пришли отставшие на марше лёгкие обозы. Тяжёлые — с понтонами, артиллерийские — задерживались.

Сент-Марк отчаянно ругался, но был бессилен что-либо сделать. И докладывать Долгорукову боялся. Его выручила переменчивая крымская погода: вялый ветер быстро окреп, тугие порывы пригнули камыши, задули костры, в небе всполохнули молнии, хлёсткие раскаты грома покатились над холмами, и, набирая с каждой секундой силу, на лагерь обрушился очередной затяжной ливень.

Долгоруков, уже отходивший ко сну, встал с постели, высунул покрытую ночным колпаком голову из палатки, в сердцах плюнул, вызвал дежурного генерала и, когда тот, промокший до нитки, вытянулся перед ним, приказал объявить ещё один растаг.

Утром 22 июня в армию вернулся Эмир-хан. Вместе с ним приехали Азамет-ага и ширинский Исмаил-мурза, настороженные, неразговорчивые.

   — Я сдержал слово, русский начальник, — сказал Эмир, — протягивая Веселицкому скрученную в трубку бумагу с большой круглой печатью, болтавшейся на красном шёлковом шнурке. — И сам вернулся, и ответ привёз.

Веселицкий сделал знак Якуб-аге.

Тот взял бумагу, развернул, пробежал глазами по строчкам и с показным облегчением произнёс:

   — Мурзы согласны с манифестом его сиятельства... Просят принять под покровительство.

Против ожидания, лицо Веселицкого осталось бесстрастным: он не верил в столь быстрый перелом настроений крымцев и не спешил ликовать. Спросил Якуба:

   — Кто подписал?

   — Пять ширинских мурз, четырнадцать мурз других знатных родов, три духовные особы.

   — Ширинский бей подписал?

   — Нет.

   — Хан? Калга-султан?

   — Нет.

   — Кто-нибудь из правительства?

   — Тоже нет.

   — Тогда это письмо цены не имеет, — равнодушно сказал Веселицкий. И, спохватившись, строго глянул на Якуба: — Это не переводи!

Тот осёкся на полуслове.

Веселицкий обратил взор на Эмир-хана.

   — Я рад, что мудрые крымские мурзы послушали твой добрый совет и откликнулись на манифест его сиятельства подобающим образом. Под всемогущим и милостивым защищением её императорского величества твой народ ожидают долгие годы благоденствия.

   — Мурзы подписали письмо не сразу, — доверительно сообщил Эмир. — У многих до сих пор в душе осталось сомнение.

   — Сомнение? Разве слово её величества не есть лучшее поручительство? Разве пример ногайских орд не есть лучшее доказательство нашего миролюбия?

   — Мурзы боятся, что будут приведены под российское подданство и станут подвержены платежу податей, набору солдат, принуждениям принять христианскую веру.

   — В манифесте чётко сказано, что татарские народы будут вольны и независимы и станут управляться по древним обычаям, — деловито произнёс Веселицкий. И подчеркнул: — По своим обычаям!..

Спустя час татарских депутатов принял Долгоруков.

Веселицкий предварительно рассказал ему содержание полученного письма, поделился своими сомнениям, и Василий Михайлович повёл разговор весьма сухо, с жёсткими, угрожающими нотками:

   — Ваше согласие отторгнуться от Порты своевременно и похвально. Однако в Крыму есть верховный государь — хан, есть кал га и правительство, которые по закону уполномочены решать подобные вопросы. Я не нашёл в письме их подписей. Стало быть, и хан, и кал га, и правительство против отторжения!

   — Хан бежал к побережью, — пояснил Эмир. — Как же можно получить его подпись?

Долгоруков брезгливо скривил рот:

   — Если хан бежит от своего народа — он достоин презрения... Но это ваши заботы!.. Мне же нужно прошение, подписанное предводителями крымского народа, а не мурзами.

Эмир-хан замялся, не зная, что ответить, оглянулся на Исмаил-мурзу.

Тот раздвинул тонкие губы, спросил вкрадчиво, что будет делать далее русская армия.

Долгоруков надменно выпятил жирный подбородок:

   — У меня план один — иду на Кафу!

   — Зачем же на Кафу? — забеспокоился Эмир-хан. — Мы не хотим воевать! Разве письмо мурз не говорит о нашем доброжелательстве?

   — Письмо говорит о доброжелательстве этих мурз, но не всех крымцев. А поэтому я буду наступать!

Эмир-хан коротко перебросился словами со своими спутниками и попросил робко:

   — Дайте нам пять дней... Пусть русская армия стоит у Салгира, а через пять дней мы привезём другое письмо. С требуемыми подписями.

Долгоруков прикинул что-то в уме и после паузы сказал холодно:

   — Вы получите пять дней. Но если к сроку прошения не будет — я двину армию.

   — Будет, будет, — поспешил заверить Эмир-хан. — Вы только здешние крепости не трогайте. Мы турок сами вышлем.

Эти слова оскорбили Василия Михайловича — он прикрикнул:

   — Я выполняю волю её величества, а не вашу!.. И я её выполню!

Пока Якуб-ага переводил сказанное, Веселицкий, стоявший за спиной командующего, тихо шепнул ему в ухо:

   — Ваше сиятельство, уж больно резко... Мы же не завоеватели. Мы — освободители.

Долгоруков не любил выслушивать советы младших по чину — строго зыркнул на канцелярии советника. Но всё же, смягчив голос, добавил, обращаясь к депутатам:

   — Мы не завоеватели Крыма, а его Освободители. И крепости нам нужны, чтобы защитить татарский народ от посягательств коварной Порты.

Веселицкий сделал знак офицеру.