Покорение Крыма

   — Это тебе за дружбу, — сказал он, протягивая Эмир-хану увесистый кожаный кошелёк. — Здесь сто золотых!.. А за будущие заслуги — и награждение в будущем.

Эмир опасливо покосился на Якуб-агу, но деньги взял.

Веселицкий перехватил его взгляд, сказал с иронией:

   — Бери, не бойся. Якуб в своё время тоже немалые деньги получал от нас. И не боялся. Хотя состоял переводчиком при самом Керим-Гирее.

В глазах Якуба вспыхнули и погасли злые огоньки, тонкие сухие губы скривились в жалкой полуулыбке. Но сказанное канцелярии советником он перевёл слово в слово.

Эмир-хан, однако, не удивился: очевидно, давно подозревал агу в неверности.

Когда Якуб увёл гостя, Веселицкий, ожидая, пока слуга приготовит постель, вышел из пропахшей табаком палатки подышать свежим воздухом.

Над холмами быстро догорал размытый по горизонту фиолетовый закат, небо наливалось чернотой, заблестели первые неяркие звёзды. Из палаток слышался густой солдатский храп. Потрескивали остатки костров, на которых час назад варили кашу. У привязей фыркали кони, шлёпая по бокам длинными хвостами. Переливчато и звонко журчал по камням Салгир, унося к Сивашу студёные воды крымских гор. Всё дышало покоем и умиротворением.

Ночь прошла спокойно. Только однажды несколько выстрелов, прогремевших со стороны дальних холмов, вызвали лёгкую тревогу в батальонах охранения князя Голицына, которая, впрочем, сразу улеглась.

Утром через Салгир переправились остатки полевой артиллерии, лёгкий обоз, пехотные и кавалерийские полки, а после полудня армия начала марш.

Дорога — белая, кочковатая — змеёй вилась между холмов, взбиралась на невысокие поросшие редкими кустарниками горы. За четыре часа колонны прошли семнадцать вёрст и остановились на ночлег.

На следующий день марш был продолжен.

Теперь на горах всё чаще появлялись конные татары. Нападать они не решались, держались в отдалении, но за движением армии следили внимательно. Оставляя справа Карасувбазар (его русские называли по-своему — Карасев), армия без особых хлопот преодолела узкие и маловодные речушки Биюк-Карасу и Кючук-Карасу, и вечером, завершив двадцатипятивёрстный марш, подступила к лагерю, поставленному авангардом Прозоровского на левом берегу Индола.

Когда полки и обозы переправлялись через Биюк-Карасу, Долгоруков вызвал Веселицкого, спросил о татарских депутатах.

   — Где-то в обозе, ваше сиятельство, — ответил тот, оглядываясь по сторонам.

   — Какого чёрта?! — возмутился генерал. Он ткнул пальцем вдаль: — Там, вверх по течению, Карасев. Отправьте их за ответом!

Веселицкий нашёл депутатов, объявил им волю командующего. Они мешкать не стали — уехали тотчас.

На Индоле, где полки простояли два дня, Долгоруков получил очередной рапорт князя Щербатова. Он писал, что после взятия Арабата повёл деташемент на Керчь, но едва прошёл десять вёрст — столкнулся с татарами. Чтобы расчистить путь, бросил в атаку кавалерию Прерадовича и казаков Бурнашева. В короткой схватке было побито сорок татар, а деташемент потерял полковника Думитрашка Ранчу.

Долгоруков мысленно похвалил себя за прозорливое решение не стоять у Салгира, как просили депутаты, а идти вперёд. Теперь сомнений во взятии Щербатовым Керчи и Еникале не было!

Однако успокоения и благодушия Василий Михайлович не испытывал: опасался за коммуникацию с Перекопом, от которого армия всё более отдалялась. Подумав, он отправил ордер генералу Броуну, в котором приказал оставить в Козлове (так русские называли Кезлев) гарнизон в две роты, а с остальным деташементом продвигаться к Салгиру и стать недалеко от Карасева, чтобы прикрыть тыл армии.

Вскоре сюда же, к Индолу, приехал из Карасувбазара Азамет-ага. Веселицкий привёл его к командующему.

   — В переданном нам от вашей чести письме, — сказал ага, — мурзы не нашли ответы на волнующие их вопросы. Я послан узнать эти ответы.

   — Чего они хотят? — забурчал Долгоруков, сдвигая к переносице брови.

   — Просят дозволения выслать турок из Кафы без всякого вреда им от русских войск... Чтоб настоящий хан Селим-Гирей остался в своём достоинстве и далее... чтоб после подписания диваном акта о вступлении в дружбу с Россией русские ушли из Крыма.

   — Лихо придумали! — крякнул Долгоруков, опешив от наглости аги. — Сдаётся мне, что мурзы собираются водить нас за нос... Выпустить турок!.. Уйти из Крыма!.. Да если бы мурзы хотели бы ускорить дело, то прислали бы акт, а не свои просьбы!.. Прошлый раз ты дал слово, что привезёшь его с положенными подписями. Слово-то нарушил.

   — Вы тоже нарушили! — дерзко ответил ага. — Обещали стоять пять дней на месте, а сами вот уже где.

Опухшие щёки Долгорукова вспыхнули гневом, лоб собрался тяжёлыми складками, глаза враждебно округлились. Он топнул ногой и, забыв, что перед ним татарский начальник, а не какой-нибудь провинившийся российский офицер, заорал, брызгая слюной и задыхаясь:

   — Ты с кем говоришь, сволочь!.. Попрекать меня нарушенным словом?! Ах ты свинячья рожа! Да я прикажу выпороть тебя, как щенка!

Якуб вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Веселицкого с немым вопросом: «Переводить?»