Покорение Крыма

   — А это надо обговорить отдельно и решительно! Я не приму мирных предложений, покамест Алексей Михайлович останется в насильственном заключении.

Панин задумчиво помолчал, потом сказал расслабленно:

   — Я подготовлю необходимое письмо и перешлю его Петру Ивановичу. Он татар отколол — ему сподручнее и с турками дело начать... Только от имени вашего величества его посылать никак нельзя. Пусть оно будет от имени графа Петра Ивановича.

Екатерину напускное равнодушие Панина не обмануло... «И здесь Петьку возвысить хочет», — с лёгкой неприязнью подумала она.

А вслух сказала сочувственно:

   — Ну зачем же отвлекать любезного брата вашего. У него ныне великие заботы с Бендерами предстоят... Отправьте Румянцеву! Пусть от своего имени пошлёт султану.

По толстощёкому лицу Панина пробежала тень разочарования, но перечить он не стал.

* * *

Август — сентябрь 1770 г.

Осада Бендер затягивалась. Полторы тысячи рабочих и пионеров, прикрываемые 2-м гренадерским полком полковника Талызина, зажатые толщей земли в узких проходах, задыхаясь от нехватки воздуха, в свете чадящих фитилей, тяжело рыли подземные галереи в сторону крепости, стараясь подвести их под гласис. Гербель поторапливал офицеров. Те, сами часто спускавшиеся под землю для проверки и уточнения расчётов, устало разводили грязными руками:

   — Глина, ваше превосходительство... Камней много...

Доставленные из Киева осадные орудия гулко ухали, бросая в крепость двухпудовые бомбы. Пропахшая порохом прислуга неторопливо прочищала банниками горячие жерла, охлаждала их уксусом, затем так же неторопливо заряжала и, отойдя в сторону, зажав ладонями уши, производила очередной выстрел.

Командующий артиллерией генерал-майор Вульф в начале осады требовал скорой стрельбы. Но, прикинув ежедневный расход пороха и бомб и скорость обозов, подвозивших новые снаряды из армейских магазинов, распорядился стрелять пореже. Тем не менее сыпавшиеся на крепость бомбы доставляли туркам немало хлопот: дни стояли жаркие, сухие — деревянные строения внутри крепости вспыхивали от разрывов мгновенно. Комендант Абдул-эфенди тщетно старался загасить пожары, и над Бендерами, расплываясь на полнеба, который день висели седые столбы дыма.

Сераскир Эмир-паша несколько раз пытался сбить осаду, бросая по ночам отряды янычар и сипахов в стремительные вылазки, причинявшие немалый урон передовым батальонам. Только в одном бою, в начале августа, русские потеряли убитыми и ранеными семьсот человек.

Панин терпеливо ждал, когда сапёры закончат работы, и всё откладывал штурм, считая, что без подрыва гласиса атака будет крайне затруднительна и приведёт к огромным потерям. А в реляциях в Петербург, в письмах Румянцеву просил подкрепить своё войско за счёт полков Первой армии. Но та сама нуждалась в пополнении, и на его запросы шли, естественно, отказы.

Поняв, что никакой помощи он не получит, Пётр Иванович, выслушав очередной доклад Гербеля о готовности галерей, решился на штурм. Выжидать далее становилось опасно: припасов оставалось всё меньше, потери от болезней и частых атак турок, державших в постоянном напряжении передовые батальоны, росли с каждым днём и перевалили за три с половиной тысячи человек.

28 августа Панин со штабом провёл общую рекогносцировку, определяя будущее расположение штурмовых колонн, их путь к крепости, прикидывая, где разместить резервы.

   — На такого медведя с рогатиной не пойдёшь, — бурчал он себе под нос, оглядывая мощные укрепления Бендер. — Его сперва надобно обложить, а уж потом бить... И сразу насмерть!..

Турки, видимо, почувствовали, что близится час испытания, и дважды — 29 августа и 3 сентября — провели отважные ночные вылазки. Батальоны отбили их, но понесли ощутимый урон; санитары вынесли из параллели более полутысячи убитых и раненых.

   — Скоро нас всех унесут, — озлобленно шептались офицеры, осуждая медлительность главнокомандующего. — А штурмом и не пахнет!

   — В Петербурге, сидя в Совете, командовать-то легче.

   — Эх, господа, дурной пастух всё стадо загубит...

Веселицкий — на правах доверенного человека — исправно доносил Панину о всех услышанных разговорах, делая это, конечно, в обходительной, смягчённой форме.

Пётр Иванович и сам чувствовал растущее в армии недовольство. Оно усиливалось ещё тем, что в полках знали о блестящих победах Румянцева. Здесь же, под Бендерами, были бои, были потери, но не было побед.

Уязвлённый Панин вызвал Гербеля и долго кричал на него, обвиняя в трусости и нераспорядительности.

Когда командующий утих, вспотевший Гербель, оправдываясь, сказал, что левая мина может быть установлена к вечеру, правая — через три дня, а вот центральная — не ранее чем через две недели.

Последние слова вызвали у Панина новый приступ ярости.

   — Все упрекают меня в задержке штурма, — кричат он, размахивая руками, — а на самом деле виновником являетесь вы, господин генерал! Я не могу начинать штурм без подрыва гласиса! А вы, генерал, два месяца возитесь под землёй, как жук в навозе, и ничего не сделали!.. Позор!