Покорение Михримах

Мне нужно было выяснить все прямо. В какой-то момент, словно лаская, я провел ладонью по ее шее; она доверчиво прижалась ко мне щекой, глядя влюблено и нежно из-под своих пушистых трепещущих ресниц. Такая прекрасная, такая нежная!

Посерьезнев, я крепко сжал ее подбородок, вынуждая смотреть мне в глаза; в ее взгляде застыл вопрос.

— Значит, ты лжешь мне в лицо, не краснея? — холодно осведомился я.

Ее реакция была мгновенной и очень естественной: она нахмурила пушистые бровки и с искренним недоумением в голосе спросила:

— О чем ты? Что происходит, Рустем? Я огорчила тебя?

Я сжал ее челюсть, вынуждая замолчать; она казалась испуганной.

Неважно, насколько естественна была та маска, которую она сейчас перед мной разыгрывала.

Своей реакцией она все подтвердила.

Это недоумение, этот испуг — явный способ воздействия на мои эмоции. Если бы Михримах не поняла, о чем я говорю, если бы у нее не было этого греха на душе, — она бы разгневалась. Как я посмел, мол, предположить, что она! Она бы гневалась, кричала, может, даже разбросала бы вдрызг посуду!

Уж точно не трогательный испуг и — Всемилостивый, да она даже слезинку из себя выдавила!

Я был потрясен ее поведением; я не ожидал никак, что она может быть настолько лживой, когда считает это оправданным.

И это нужно было пресечь; немедленно, сейчас. Чтобы она поняла раз и навсегда — я не потерплю ее лжи.

— Слушай меня внимательно, Михримах, — глухо начал я, продолжая крепко держать ее за подбородок. — Вчера ты солгала мне, и пытаешься покрыть эту ложь новым притворством. Я хочу, чтобы ты вникла в то, что я сейчас скажу, и хорошенько поняла смысл моих слов, — а, вот и искорка гнева прорвалась — я смею сомневаться в ее драгоценном уме! — Так вот, Михримах. Это была первая и последняя ложь, которую я позволил тебе произнести. В следующий раз ты лишишься моего доверия. Навсегда.

Я оттолкнул ее и вышел, кажется, сбив таки несчастную посуду и оставив за собой облачко потревоженной корицы.

…она пришла за мной почти сразу, пахнувшая этой дурмяной корицей. Пыталась по дороге ее отряхнуть. Но запах был слишком привязчив.

Я не желал слушать ее оправдания и обещания; я был слишком разгневан и потрясен.

Но она вновь удивила меня. Вместо просьб о прощении и слов мольбы, она гордо выпрямилась и сказала:

— Я согласна не лгать вам, паша, но лишь на одном условии.

Против воли я переспросил:

— На каком?

Она сделала величественно-небрежный жест рукой в мою сторону:

— Если вы пообещаете в ответ никогда не лгать мне.

И в этой ее надменной расчетливости была вся Михримах!

Гнев мой как рукой сняло; я хмыкнул:

— Даю вам свое слово.

— Тогда и у вас есть мое, — с лукавой улыбкой поклонилась она.

Вот как можно всерьез сердиться на это чудо?

1. Личное мнение паши, которое не совпало с историческим фактом

Глава одиннадцатая. Ранящая сталь

* * *

Подумать не могла, что можно с ним так остро поссориться из-за такой ерунды!

Не то чтобы я не знала, что ложь — это грех. Знала, конечно. Однако с детских лет я как-то привыкла, что небольшая, вовремя поданная ложь — то, что нужно. Как иначе выжить в жестоком гареме? Мать часто лгала и учила лгать меня; я рано познала все прелести этого холодного искусства и вполне научилась пользоваться им себе во благо.

Но Рустем был так серьезен… и разгневан?

Он… да как же это так? Он посмел гневаться на меня?

…почему мне стыдно перед ним?

Он сказал, я потеряю его доверие.

Когда я стала дорожить его доверием?

С холодной ясностью я поняла, что больше не смогу, не посмею ему солгать — ведь это значило бы потерять все… Рустем стал для меня всем? Когда, как это успело произойти? Почему я не заметила?

Это соображение остро ранило мою гордость; как?! Он может так легко управлять мною, просто прогневавшись и сделав выговор? Никто и никогда не смел вести себя так со мной!

Нервически, я стучала ноготками по старому дереву наличника, глядя в холодное окно, за которым шел серый дождь. Что за глупости! Что мне вообще в голову пришло? Разве Рустем не прав? Разве хорошо я поступила, солгав ему?

Он доверяет мне; должно быть, я очень ранила его своей выходкой. Злая, глупая Михримах! Почему я не подумала, что Рустем — это не матушка, не тетушки, не братья! Рустем — это мой единственный союзник, мой партнер, мой друг. Я не должна лгать ему; это недостойно наших отношений.

К счастью, паша вполне понял остроту моих переживаний. Я рассказала ему все как есть, с самого детства, всю историю моего обучения искусство манипулирования. Он был впечатлен. Я боялась, что он осудит меня — это причинило бы мне боль, — но ничего такого. Он был ко мне так же бережен, как и всегда, и я была благодарна ему за это.

…шла осень. Шероховатые дождевые потоки грязи на улице не внушали желания прогуливаться. Я стала больше времени проводить в помещении, и это огорчало. Рельефное стало заметно, что паши целый день нет дома. Я старалась относиться к этому с пониманием, но, Создатель, как же это было тяжело!