Покорение Михримах

Невысказанная обида копилась во мне, сжимая сердце металлическими тисками. Я не смела заговорить об этом; как можно жаловаться? Рустем был вполне внимателен и заботлив, и это только мое безделье заставляло меня так страдать в его отсутствие!

Я старалась занять себя; я читала книги, вышивала, занималась каллиграфией, рисовала, играла на арфе. Но все же серый осенний день тянулся мучительно длинно.

И все же до какого-то момента мне удавалось железной волей сладить со своими чувствами; возможно, я справилась бы с ними совсем, но тут случилась беда — паша стал регулярно задерживаться во дворце допоздна. Какие-то важные дела, да. Они отнимали у меня мужа. Вечера стали пустынны и одиноки.

Однажды я вообще прождала его напрасно; сидела, слушала треск дров, не могла уснуть; а он остался ночевать во дворце. Не его вина, что я всю ночь не сомкнула глаз; он послал известие, но слуги думали, что я уже сплю, и не стали меня тревожить. А я ждала и ждала.

Ждала и ждала.

* * *

Михримах давно казалась мне нервной и взвинченной. Ее что-то грызло изнутри, но она не желала говорить. По правде, я слишком уставал, чтобы всерьез расспросить ее; подумал, что можно и позже. Новый дипломатический проект занимал много времени и отнимал много сил; мне не хотелось тратить и без того короткие свободные вечера на выяснение отношений.

Как оказалось, я напрасно откладывал; плотина прорвалась в весьма неподходящий момент и самым прескверным образом.

Мне пару ночей пришлось задержаться во дворце; составление и перевод важных бумаг отняли время, а сделать требовалось срочно. Зато и домой я приехал с утра — думал, порадую жену.

Порадовал.

Стоит посреди покоев, гневная, лицо аж посерело. Злые стальные глаза разят не хуже сабли. И с порога — с претензией:

— И где же вы были, паша?

Не стал заострять внимание на ее неподобающем тоне; попытался отшутиться:

— Дела государства не отпускали бедного Рустема, тону в них как в море!

Шуточка вышла так себе; гнев ее не погас.

— Что это за дела такие! — Возмутилась она. — Нельзя отложить, что ли!

— Нельзя, госпожа, — посетовал я.

Вздернула подбородок:

— Придется научиться откладывать, паша! Не забывай, кому ты служишь!

В воздухе запахло скандалом — или это ее сандаловые духи?

— Я служу Династии, госпожа, — устало отпарировал я.

Но она была не склонна отступать. С непередаваемым пафосным величием она заявила:

— В первую очередь ты служишь мне. Ты обязан подчиняться мне, паша, я — госпожа!

Я молчал с минуту, пытаясь переварить этот пассаж.

Как некстати! Я так устал, что и не знаю, чем ее высмеять. Да и спускать такое с рук… С женщиной как с лошадью, только покажи слабину — сбросит из седла и затопчет. Судя по надменному виду моей Михримах, ее необходимо обуздать здесь и сейчас — иначе сладу с ней не будет.

Я подошел на пару шагов, сокращая дистанцию на минимум — встал почти к ней вплотную. Ей явно захотелось сделать хоть шаг назад, но нет — гордо стоит, вздернув нос, и буравит меня металлическим холодным взглядом.

— Госпожа, — чуть наклонился я к ней, — но тут только одно из двух. Раньше я полагал, что вам во мне нужен союзник и муж — а это отношения между равными. Но вам, по всему, нужен раб — а это, простите, совсем другая история. Что ж, моя госпожа, вы выбрали то, что вам угодно, и ваш раб смиренно просит прощения за дерзость.

Изобразив почтительный поклон, я развернулся и ушел в свой холостяцкий кабинет. Посмотрим, что она на это выдаст! Следующий ход за ней.

Глава двенадцатая. Резкий контраст

* * *

Я пожалела о вырвавшихся у меня словах еще в тот момент, когда он даже не начал говорить. Он стоял и молчал как-то странно, тягуче, и это тянущееся молчание сдавливало мое сердце. Я поняла, что произошло что-то ужасное, непоправимое, кошмарное.

Весь день он не попадался мне на глаза; я даже не знаю, оставался ли он дома — или уехал. Ночью не пришел. Наутро отправилась искать его по комнатам — нигде нет. Гюльбахар сказала, уехал во дворец.

Села за вышивание у окна, ждала. День пасмурный, вышивать было неудобно, слабые свет из кона не очень-то разгонял мрак комнаты. Медлила с обедом. Но вот, наконец, увидела его — возвращается! Велела подавать; а он не пришел, обедал отдельно.

Ночью снова не было, хотя знала, что он дома. Неужто в своем кабинете спит?

На следующий день не вынесла этого наказания; я виновата, да, но не настолько же! Отправилась к нему; встал тотчас, как я вошла, поклонился, смиренно глядит в пол.

— Рустем, я… — слова давались тяжело, и я еле выдавила их из себя:

— Я должна извиниться.

— Что вы, госпожа! — воспротивился он. — Вы весьма верно напомнили, где место вашего раба, и я благодарен вам за урок.

Даже не взглянул на меня; сбежала, хлопнув дверью.

В гневе носилась по всему дворцу, разбила пару ваз, не могла придумать выхода. Непробиваем! Вышел на грохот, когда швырнула тумбу в коридоре; позвал слуг починить и скрылся; даже не взглянул на меня!

Полночи прорыдала.

Написала письмо.

Не ответил.

Написала еще.