Покоритель джунглей

— Я его не знаю… Его нет, — с рыданием в голосе ответил факир.

Это было единственное проявление слабости с его стороны.

Затем он твердо произнес:

— Сторож, судьба каждого предначертана заранее, каждый получает воздаяние в зависимости от своего предыдущего существования. Надо полагать, в прежней жизни мы совершили преступления, за которые не расплатились, ибо в момент нашего рождения боги записали в Книгу судеб все, что случилось с нами сегодня. Не стоит бороться против воли богов, ибо сказано, что вечная награда ждет того, кто безропотно искупит свои грехи, душа его будет избавлена от земных скитаний и растворится в великой душе.

— Утсара! Утсара! — вдруг прошептал сторож. — Послушай, нас преследуют… Вот они идут, спрячь меня… защити меня…

— Ты ошибаешься, Хамед, все тихо. К несчастью, никто за нами не гонится. Они думают, что ты бежал, и плита навсегда закрылась над нашей могилой.

— Да, я бежал, — пробормотал сторож, напевая какую-то странную мелодию. — Посмотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм…

— Успокойся, — сказал факир, решив, что от страха сторож просто бредит.

Вдруг Хамед поднялся, взгляд его блуждал, волосы были всклокочены. Сжав кулаки, он страшно закричал:

— Прочь отсюда, факир, уходи! Разве ты не знаешь, что я проклят? Руки мои запятнаны кровью моих братьев. Там, сзади, ужасные ракшасы, они нападают на меня, они грызут мои внутренности…

И прежде, чем Утсара опомнился от удивления, сторож исчез в грязной тинистой воде, подняв брызги и погасив спичку в руках факира. От страха Хамед сошел с ума!

— Что ж, тем лучше! — воскликнул Утсара, слегка успокоившись. — Этот человек не сумел достойно умереть. Теперь очередь за мной.

Он не хотел бросаться в мерзкую клоаку, поэтому вынул из ножен кинжал, с которым никогда не расставался, и поднял руку, чтобы нанести удар себе в сердце…

Верный слуга, он умирал за великое и благородное дело, которое защищал его господин, ибо факир знал, как страшен Кишнайя, как трудно будет победить его в тот день, когда туг узнает, что разоблачен. Утсара, не дрогнув, собирался принести себя в жертву, не зная, что тугу уже известна вся правда. Он умирал довольный, что сторож больше никогда не заговорит.

Утсара поднял руку… Еще две секунды, и все было бы кончено, как вдруг посреди водоема раздалось бульканье и послышался хриплый, полузадушенный голос Дислад-Ха-меда. Холодная вода остудила возбуждение сторожа. Прекрасный пловец, как и большинство индусов, при соприкосновении с водой он инстинктивно задержал дыхание и пошел ко дну, не сознавая, что делает. Опомнившись, он тут же всплыл на поверхность.

Хамед не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно поскользнулся на ступеньках.

— Ко мне, Утсара, — сразу же проговорил он. — Зачем ты погасил свет, я ничего не вижу!

Факир колебался.

— Где же ты? — задрожавшим от ужаса голосом спросил несчастный.

«К чему спасать человека, заранее обреченного на гибель?» — сказал было себе Утсара. Но затем понял, что не имеет права оставлять сторожа умирать, и поспешил ответить:

— Сюда, Хамед! Лестница должна продолжаться под водой.

Сторож, плававший с другой стороны, ориентируясь на голос Утсары, вылез из воды и с облегчением вздохнул. Избежав смерти, в какой бы ситуации ни оказывался потом человек, он почти всегда бурно радуется жизни.

— Уф! — сказал он, несколько раз глубоко вздохнув, — Скверно умереть от воды…

— Ты предпочитаешь кинжал? — холодно спросил факир.

— Ни то, ни другое, Утсара. Я почему-то думаю, что мы выйдем отсюда.

— В таком случае ты останешься здесь один поджидать чудодейственного спасения, ибо я не разделяю твоей уверенности. Прощай, Хамед!

— Во имя неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я скажу тебе одно лишь слово, а потом делай что хочешь. Но прежде дай мне коробку со спичками, я хочу взглянуть на тебя в последний раз.

Слабый, неверный свет осветил двух мужчин.

— Говори, что тебе от меня надо? — спросил факир. — Но предупреждаю, тебе не удастся изменить мое решение.

— Выслушай меня, — с неожиданной серьезностью сказал сторож. — Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Душа человека, нарушившего запрет, тысячи раз переселится в тела самых низких тварей, пока снова не обретет человеческое достоинство, — так говорит божественный Ману.

— Боги не могут осудить человека, дни которого сочтены, за то, что он хочет избежать чудовищной, мучительной смерти от голода. Ты хочешь дождаться минуты, когда один из нас, обезумев от боли и ярости, набросится на другого, чтобы насытиться его плотью и кровью?