Покорители студеных морей (Главы 1-14)

В этот миг из-под ее ног выскочил на улицу молодой петушок и, задорно взмахнув крыльями, пропел хриплым голосом свою песню. Девочка стремглав бросилась за петухом и словчилась ухватить его за хвост, но не удержалась на когах и упала на мостовую.

Петух с тревожным клекотом вырвался, оставив в руках своего преследователя несколько перьев, и с испугу взлетел на ограду.

- Кыш, кыш! - поднявшись, замахала на него руками девочка.

И, когда петух слетел в церковный сад, сказала Амосову:

- Хорошо, народа на улице нет, а то не видать бы нам боле кочетка.

Приласкав ребенка, Амосов подошел под благословение отца Сергия.

Поп был одет по-домашнему: в холщовой рубахе, в таких же штанах, заправленных в белые шерстяные чулки, и без обуви.

- Садись, садись, Труфане! - приветливо приглашал он. - Садись, голубь, совсем старика забыл. Амосов устало опустился на широкую лавку.

- Пошто пожаловал? - Отец Сергий посмотрел на морехода и, не ожидая ответа, снова сказал: - Сними опашень свой - полегчает, голубь.

- Люди должны сюда подойти, отче, - ответил Амосов, - купцы наши. В дорогу проводить надо. Так ты братину меду хмельного на стол подай. Есть ли?

- Есть, есть, Труфане, как не быть!.. - засуетился старик. - Любаша, обратился он к девочке, - сбегай, голуба, в погреб, медка принеси. На вот, он протянул ей связку ключей с затейливыми бородками, - этим отмыкай, да не балуй, озорница.

В дверь еще раз постучали.

- Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас! - донесся приглушенный голос.

- Аминь! - звонко отозвалась девочка, открывая дверь.

Пригибая голову, в горницу вошли три человека. С первого взгляда они казались воинами: под опашнями блестели стальные кольчуги, на голове надеты были шлемы, а у пояса висели короткие мечи.

- Труфане Федорович! - увидев морехода, обратился к нему старший из них. Здоров буди! И все трое, сняв шлемы, поклонились.

- Здоров буди и ты, отче! - оглядевшись, продолжал он, обращаясь к отцу Сергию.

Все снова поклонились.

- Садитесь, люди добрые, места хватит на лавках, в ногах правды нет.

Гости, загремев оружием, уселись на лавку.

Это были купцы, едущие послами в Данию. Старший из них, Михаил Медоварцев, был плотный мужчина пятидесяти лет, суровый на вид, с темными волосами и сединой, струившейся в бороде. Держался он степенно, говорил медленно и веско.

Второй посол, Федор Жареный, был моложе - ему в этом году минуло сорок лет. Рыжие, почти красные волосы со всех сторон густо обрамляли краснощекое веселое лицо. Борода была широкая, лопатой, и волосы коротко подстрижены под горшок. Прямой славянский нос, правильные черты лица делали его красивым.

Наконец третий, Порфирий Ворон, был самый младший - ему не было еще и тридцати. Несмотря на молодость, Порфирия Ворона уважали за смекалку и грамотность.

Волосы у Порфирия были белы, как чистый лен. Голубые глаза ласково и доверчиво смотрели на людей, а слегка вздернутый небольшой нос придавал ему задорный вид. Бородка у него была курчавая, холеная, расчесанная на две стороны. Видно было, что Порфирий обращал немалое внимание на свою внешность. Под плащом он носил не кольчугу, а панцирь миланской работы.

- Труфан Федорович, - поднял голову Медоварцев, - что велишь?

Амосов обвел глазом купцов. На миг морщины.разгладились, лицо стало приветливым и добрым.

- Зазвал я вас, други милые, - начал мореход, - чтобы удачи в пути пожелать и доброго здравия.

Купцы поклонились.

- Хочу вам сказать... - Он помолчал, ища нужное слово. Залетевшая в горницу пчела громко жужжала и билась о слюдяное оконце, мешая думать. - Еще хочу сказать вам, други, - раздались тихие слова, - не для корысти вы в путь собрались, а ради народа русского... - Голос стал твердым и строгим. - Ради земли родной, Новгородской!.. Нет, други, ничего краше жизни. Хороша жизнь: и солнце красное, и звезды, и море великое, и реки студеные, и леса дремучие!

Труфан Федорович говорил медленно, останавливаясь.

- А еще дороже для человека, - начал он, помолчав,- честное имя. Имя доброе или худое - оно века живет: на воде не тонет, на огне не горит, в земле не гниет. Нет давно человека на земле, а имя его, ежели честным до смерти был, люди добром поминают, а в бесчестье помер - клянут.

Умолк опять Амосов. Пчела так же громко жужжала и билась в оконце, но никто теперь не слышал ее.

- Худо жить на земле, коли имени честного нет... - От непривычки много говорить битое оспой лицо Амосова покрылось потом. - Но и жизнь, и имя честное за землю родную, коли придется отдать, не жалейте. Самое великое, самое дорогое - любовь к земле отцов, дедов и прадедов ваших. Нет ничего дороже такой любви. Кто жизнь свою и честное имя за родную землю отдал, вечно будет жить в сердце народном, Помните, други: дорога наша русская земля, кровью многих людей полита, и нет таких богатств в целом мире, чтобы ту кровь откупить!

Купцы видели, как единственный глаз Амосова заморгал часто-часто... Волнение старого морехода передалось всем.