Покорители

VIII

«Метеор» оперён бурунами… За мною

Истекает слепыми огнями простор.
Гомонит, засыпающей брезжит струною,
Дизелями проворно стучит «Метеор».
То ударит в буфете перебранка посуды,
А то вскинется резко нежданный гудок
Над рекой… Но внезапно, пробившись из гуда,
По соседству со мною всплеснул тенорок:
«…Ну, а дальше-то что?..»
«Он — каюр, понимаешь?! —
Низкий бас. — Спец, каких поискать, и к тому ж
В тундре сызмальства… Кто он, теперь-то смекаешь?
А как держит упряжку, хотя и не дюж…»

…Вижу, не отстаёт… Ишь, забрало оленей —

Прямо за вездеходом пластаются, ну,
Словно кто привязал… Кто ж кого одолеет?!
Неужели каюр? Эх, как я газану!

В ноздри дым, смех глядеть! Они в сторону взяли

Да по кочкам обратно… Смешнее всего,
Что каюра-то с нарты смело. Изваляли
Бедолагу в снегу… Ну, да он ничего,
Улыбается: всё, мол, в порядке… Упряжку
Завернули, догнав за протокой, вот так.
Вижу, парня знобит, и сую ему фляжку
С водкой — выпей, мол, но отказался, чудак.
Ну, а мы не святые… Покуда он грелся
У завхоза чайком, я решил подкузьмить:
Отпластнул от буханки ломоть, загорелся
И — с буханкой на улицу, мол, покормить…
Сдобрил водкой ломоть — сам бы съел! — и к упряжке,
Вот, мол, ешьте… Куда там! Отпрянули — знать,
Угощенье-то им не по нраву. Дура-ашки…
«Ну, а если, — Осадчий басит, — поднажать?»
Аж взопрели, покуда буханку скормили,
И, поверишь, быки-то глядят веселей.
А Осадчий — с хореем уже: «Покатили?!» —
И кричит, фалалей, багровея: «Скорей!»…
Чёрт нас дёрнул! Я — в свист! Эх, рванули, род-ны-я!
Я ещё наподдал — только комья в лицо.
Мне в диковинку — я на упряжке впервые…
Обернулся назад: глянь, каюр на крыльцо.
Да куда там, ищи ветра в поле!
Вот речка,
Там я крупных язей брал… Олени — в намёт!
Не спина у Осадчего — чистая печка,
Ну, а высунься — ветер сбивает и жжёт.
Распахнул полушубок, скаженный, и жарит
По оленьим хребтам, обалдуй! А меж тем
Солнце уж притонуло, и с севера, паря,
Наползает — я так и встопорщился — темь,
И мороз-то как будто крепчает…

(И тут же

Вспомнил я, как тоска подступает, когда
Каждый шовчик возьмётся прощупывать стужа,
По стежкам пробегая зубами… Беда!
Да ещё в голой тундре…)

…Струхнул я, и вроде

Липким жаром всего окатило… Кричу:
«Стой, Осадчий!» —
а водка-то в нём колобродит,
Водка гонит оленей. Я: «Стой!» — колочу
В неподвижную спину. Хотя б оглянулся,
Только рыкнул, чудовище: «А ни черта!» —
Как навстречу нам прыгнул бугор…
Захлебнулся
Я горячею болью, и всё… Пустота…

Прихожу в себя — ночь… Где Осадчий?! Ни звука…

Где олени? — следы от полозьев текут
Из-под пальцев, снежком притемнённые… Вьюга
Зачинается, значит? И тут
То ли шелест какой, то ли шёпот… Осадчий?!
Точно, он выползает из мрака. «Нога…» —
Прохрипел. Ну, а тут пуще крутит, и, значит,
То не вьюга лютует в ночи, а пурга.
Плохо дело! В ногах — ледяные занозы,
Голо в тундре, хотя бы ложбинка иль куст,
И Осадчий хоть мал, да увесист — сквозь слёзы
И кляну фалалея, а всё ж волоку.
А мороз сатанеет. И крикнуть бы! — ровно
Вымерз голос, и холод под сердцем…
«Дошли?»
Э-э-э, куда там, валялись с Осадчим, как брёвна,
Пока нас за Медвежьей протокой нашли.
Нас-то, вишь ты, сперва на востоке искали,
Следопы-ыты!
(И сразу мурашки — так зло
Прозвучал низкий голос…)
Ах, если б мы знали!..
Вот Осадчему, язви ты, не повезло:
Почернела стопа… Я и брякни: «Гангрена!»
Мастер: «Ох!» — и скорей вызывать вертолёт…
Отмахнули стопу, ладно не по колено,
Ну так радуйся! Нет, он замкнулся и пьёт,
И всё в толк не возьмёт, что могло быть и хуже…

Тут качнуло нас, и, надвигаясь, в упор —

Серый бок дебаркадера… Пристань. И тут же
Дружно свистнули чалки, и наш «Метеор»
Замер, и, заливая прибрежную глину,
Побежала волна до приплёска, боднув
Чахлый выводок лодок, и, мутно отхлынув,
Потащила их с мусором вместе по дну,
Будоража ленивую гальку… По скулы
Притонул «Метеор» в заскучавшей воде,
Протянулся на выход народ, и мелькнуло
Притемнённое болью лицо в толчее.

Это он! — уплывающий к выходу медленно…

Я узнал его, вбок толчеёй оттеснён,
По набрякшим рубцам, как по свежим отметинам
Ледяной, стервенеющей тундры… И он
Кепку приопустил, словно бы укрываясь…
Меня ровно толкнуло к нему, но тут взбух
Грузный гомон у трапа и, в дверь выжимаясь,
На причале опал. Он пропал…

Уж потух

Тенорок его спутника. Медленно тлея,
Чья-то песня рекою сплывала… Я дрог
На осеннем ветру, то ль поверить не смея,
То ли всё, что услышал, осмыслить не мог…
А в душе занималось ознобное чувство —
Гнев, я понял, — не жалость, не стыд:
Верно, что не прощает природа кощунства,
Горько, что невиновным она отомстит.
Путь земной мной не пройден и до половины,
А пустынь-то, потрав — за спиной!
Но былое корим мы: мол, отчие вины
Высекают из неба то ливни, то зной.
Ну, а сами-то мы — доброхоты природы?
Это счастье, что разум одёрнул, не дал
Задушить в Каракумах сибирские воды,
Обескровить, страну обирая, Байкал!
Сами дали рвачам и прохвостам свободу…
Не гордыню ли теша свою,
Словно этих оленей, взнуздали природу,
Гоним, слепо нахлёстывая, к небытию.
Ну так хватит проектов и толков,
Если в небытие упирается путь!
Время,
время настало — глазами потомков
На свои же деянья взглянуть.

Никогда не ответят им наши прогнозы,

С чем мы их оставляем одних,
Но зато высекаем из атома грозы,
Что, сознанье слепя, замахнулись на них.
Нет исхода в неловкой усмешке ухода
От чужого несчастья… Ты только представь
Вёрсты очередей за глотком кислорода,
А потом, если сможешь, проблему оставь.
Из проблемы не выскочишь — дело последнее!
Давят беды свои, ну а пуще всего —
Дефицит понимания и милосердия
Ну а кто же ты, если не донор его?..