Покорность

Чёрное облако неожиданно подскочило и скакнуло, в мгновение накрыв его самого. Стало холодно, как в глубине колодца. К удушливому смраду прибавился запах раскопанной земли. Никола облепили толстые белые черви и впились в кожу. Но он не поднял глаз, чтобы не увидеть того, чего не должен был видеть, только бормотал: «Эт нэ нос инду́кас ин тэнтацио́нем, сэд ли́бера нос а ма́ло». Даже когда что-то воткнулось в щеку и медленно поползло вниз, раздирая его кожу, он продолжал повторять: «Куониам ту́ум эст ре́гнум эт ви́ртус эт гло́рия ин секула. Амэн», пока не прикусил язык. Тогда, потеряв защиту спасительных слов, он сжался изо всех сил в непроницаемый ком равнодушия и смирения.

Пытки продолжались до заката. Как только бледное солнце сгинуло в лесу, калиго растворилось в сумерках и пропало. А люди, не глядя друг на друга, поплелись к своим домам. Кого-то приходилось тащить, а кто-то навсегда остался у дороги. Но у выживших не было сил плакать, прощаться или проводить обряд по изгнанию ревенантов. Справиться с ними легче при свете солнца, но чтобы они не разбежались по округе, их прибивали к земле осиновыми кольями.

– Где Роза? – еле выдавил Никол.

Хотелось упасть и лежать, но он боялся, что разойдутся раны. Да и оставаться на улице не хотелось. Соседи уже тащили молот и обструганные ветки. Собирались пробить насквозь своего собственного деда. Приколотить его к земле, чтобы она удержала его до рассвета и не позволила влезть в дом. А он что-то бормотал и виновато улыбался, опустив голову. Он много раз говорил, что устал бояться и выход только один. Никол случайно поймал его одновременно испуганный и довольный взгляд, отвернулся и впился зубами в нижнюю губу.

– Она в печи.

Они доковыляли до дома, не поднимая глаз.

– Завтра засуну её в погреб силой!

– Ополоснуться надо, чтобы она не видела, – пробормотала мать.

Они обмылись из колоды дождевой водой. Что-то красное с комьями лилось на траву и уходило в сухую землю, а они скрипели зубами. Раны быстро покрывались коростой и переставили кровить. Они всегда заживали, словно под воздействием тёмных чар. Да, так, наверное, и было. Иначе мало кто пережил бы осень в Колобро.

– Ты стал взрослым.

Он кивнул.

– Стану, если доживу до третьего дня. Ты обещала мне всё рассказать!

Мать привалилась к стене и прикрыла глаза:

– Давай потом?

– Я уже не маленький!

– Хорошо. Будь по твоему, – она пошатнулась и оперлась о бревна стены. – Только здесь. Ей ещё рано… Оно появилось в этот день десять лет назад. Всех кто воспротивился обратило в… – от дороги раздалось глухое рычание и удары молота. – Остальных… мучило, как в кругах ада… но через три ночи оно пропало. Очумевшие люди похватали свои пожитки и бросились вон из долины, но старинные ворота уже заперли. Наш единственный путь через ущелье закрыли потому, что ревенанты добрались туда первыми и загрызли уйму людей. Их перебили, а нас объявили проклятыми. Проход закрыли и не откроют пока не явится белый кот…

– Про это я слышал, детские сказки. Святому Отче привиделось во сне, что коты вернутся в Колобро, когда спадёт проклятие и первым будет белый…

– Не богохульствуй! – устало прикрикнула мать. – Коты лучше нас чуют нечистые силы.

– Поэтому они все пропали?

– Поэтому, ни поэтому – какая разница? Мы сами навлекли на себя тьму, которую Отче именовал калигой. Мы недостаточно молились и не выказывали уважения Святой Церкви. За то нам и ниспослано Коленопреклонение…

– За что нам это наказание? – не понял Никол.

– За грехи! После холодной зимы пришла весна, а потом лето. О жути забыли, но осенью оно вернулось. Всё повторилось. Те, кто выжил, пошли на штурм ворот, но княжеские гвардейцы метко стреляли с крепостной стены. За каждого колобровца давали серебряную монету. Мы отступили… и продолжили жить. От осени до осени… Мы проклятые.

– Это всё? – не дождавшись продолжения, переспросил Никол.

– Да, – пробормотала мать и пошла в дом.

– И что? Так будет всегда? Надо терпеть?

– Мы проклятые! Это никогда не изменится. За грехи надо платить здесь. Такова наша судьба! По другому не будет. Мы обречены на вечные муки.

Он бежал следом, но она больше не отвечала на вопросы. Вытащила из печи перемазанную Розу, прижала к себе и молча гладила по волосам.

– Но нельзя же так! Мы ни в чём не виноваты! – упирался Никол.

Но мать молчала, а сестра только плакала и чтобы не сдаться, он ушёл на сеновал. Всю ночь спрашивал уже самого себя: почему, за что, кто их всех проклял и обрёк на страшную кару, которой святые отцы грозили только еретикам.

Промаявшись до утра, он поднялся с рассветом и вышел во двор. Подсохшие раны саднило. Чтобы отвлечься, попробовал набрать воды, но от резких движений струпья расходились. Они окончательно зарастут и разгладятся белыми шрамами только после третьего дня. Сев рядом с колодцем, он закрыл голову руками.

– Вставайте, братья и сестры!

Вздрогнув от хриплого голоса, он посмотрел на дорогу. Опираясь на палку, мимо брёл бывший священник.

– Отче, чего вышли, ревенанты же ещё? – подскочив к нему, испугался Никол.

Тот остановился, уставившись в пустоту белёсыми глазами.