Покров-17

22–23 сентября 1993 года

Закрытое административно-территориальное образование «Покров-17», Калужская область

Обрывки воспоминаний. Только обрывки, ничего больше. Я не смогу вспомнить эти два дня целиком.

На стене моей комнаты висит выцветший постер с мускулистым Арнольдом Шварценеггером из фильма «Коммандос». Он держит пулемет в здоровенных руках и смотрит на меня суровым взглядом. Я выучил его наизусть, с закрытыми глазами представляю его увешанный гранатами черный жилет, вздувшиеся вены на бицепсах, расположение защитных полос на размалеванном лице. Я смотрю на него часами, потому что сижу и смотрю в одну точку, раскачиваясь из стороны в сторону. Меня мутит.

Я лежу на диване, свернувшись в позе эмбриона, и тело дрожит, потому что за окном снова воют сирены, и мир вокруг опять погружается в беспросветную черноту, и мне страшно и сладко, больно и тревожно, а потом, когда все становится вокруг черным-черно — я растворяюсь в этой темноте, и больше нет в мире ничего.

Мне приносят еду. Это каша с тушенкой или картошка с тушенкой, а еще иногда макароны с тушенкой. Мутный чай, отчего-то пахнущий рыбой. Черствый хлеб.

Я бегу по коридору, придерживая рот рукой, меня тошнит, и вот я не сдерживаюсь, меня рвет прямо на грязный кафельный пол. Падаю на колени и слышу шаги по коридору — кто-то бежит прямо сюда.

Не помню, что было до этого, но сейчас я лежу в своей кровати и истошно кричу, сам не знаю, отчего так кричу — просто очень страшно, и меня крепко держат чьи-то руки, кажется, это Катасонов и кто-то еще.

Укол в вену. Привет, вещество Кайдановского.

Снова сирены.

Арнольд Шварценеггер на выцветшем постере.

Утро, дождь молотит по окну, и опять тошнит. Рядом с диваном кто-то заботливо поставил тазик. Спасибо.

Ночь. Я сижу на полу посреди комнаты, и в моем рту торчит холодный ствол пистолета. Странно, что его никто до сих пор не отнял. Почему я сижу на полу комнаты? Почему у меня во рту пистолет? Я крепко сжимаю его зубами до боли в деснах, зажмуриваюсь и со всей силы давлю на спусковой крючок.

Не получается.

Я забыл снять пистолет с предохранителя.

Почему я это делаю? Как я тут оказался? Я швыряю пистолет в угол. Арнольд Шварценеггер смотрит на меня.

Сны. Единственное, что может быть хорошего. Когда ставят уголек по вене, мне становится лучше, я засыпаю и вижу сны.

Но все равно в этих снах — после дома, спокойной жизни и теплой Москвы — кабинет Пискарева, экран телевизора с дергаными помехами, кровь, бегущие люди, солдатские дубинки, железные щиты.

И все та же бледная пугающая голова с наростом на макушке.

Я прячу пистолет под кровать. На всякий случай. Чтобы не видеть его. Тогда у меня не будет соблазна.

Оружие в этой комнате теперь только у Шварценеггера.

Снова утро. Я сижу у окна и смотрю, что творится снаружи. Приехал большой военный грузовик, солдаты разгружают ящики, рядом стоит Катасонов, разговаривает с ними о чем-то.

Потом приходит Доценко, приносит миску риса с тушенкой. Хитро улыбается. Говорит, что солдаты привезли много еды. Еще он говорит, что для Большой земли штат института по-прежнему состоит из сотни человек, а никак не из пятнадцати, и поэтому запасов хватит надолго.

Он дает мне пачку сигарет. Это «Мальборо». Черт возьми, это «Мальборо»!

Жадно курю, стряхивая пепел в жестяную банку. Слышу, как снаружи газует грузовик. Солдаты уезжают.

Солдаты, заберите меня с собой.

Чешется место укола на руке.

Рука выглядит ужасно.

Снова сирены.

Очередное хмурое утро, и мне уже лучше, я стою у проходной института и курю — кажется, впервые за эти дни наконец вышел на улицу. Рядом стоит Катасонов. Моросит дождь, небо затянуто тяжелыми облаками, в воздухе пахнет сыростью. Я курю и смотрю на грязно-зеленую траву, пробивающуюся через асфальт под ногами.

Катасонов смотрит, как жадно я затягиваюсь первой утренней сигаретой и, кажется, немного завидует тому, что ему, некурящему, незнакомо это чувство.

— Вам лучше? — спрашивает он меня.

Киваю.

— Немного, — отвечаю я. — Но по крайней мере уже не ворочаюсь в бреду сутки напролет.

— Так и должно быть. Первые дни организм еще пытается бороться с изменениями. Это резкий взрыв иммунитета на всех уровнях. Потом постепенно привыкает, и становится немного лучше.

Выдыхаю дым в воздух.

— Что вы сделаете со мной, когда я, ну…

Катасонов пожимает плечами.

— Я не знаю, что к тому времени будет со всеми нами.

— Ясно.

Отвечаю этим дурацким и неловким «ясно», но совершенно не понимаю, что делать дальше.

— Зачем вы вообще тут возитесь со мной? Кормите, ухаживаете.

Катасонов опять пожимает плечами.

— А что нам еще делать?

И правда, думаю я. Что им еще здесь делать.