Покров-17

Ему снились черные тени с красными нимбами, которые он видел ночью в храме. Нарисованные святые, чьи лики искажены огнем и копотью. Без лиц и без глаз, пляшущие на старинных облупленных стенах, простирающие руки к небу, глядящие в никуда, потому что не видно их глаз, и над ними — пробитый купол храма, в котором сияют редкие звезды.

Тени росли, становились все больше, протягивали черные руки прямо из стен, отрывали ноги от пола, шагали наружу, в кирпичную крошку и ржавые осколки, шли к Селиванову и обступали его со всех сторон.

Черные, страшные и безликие.

Встали вокруг Селиванова ровным кругом, ослепляя красным сиянием нимбов, и черные края их силуэтов растворялись в горячем воздухе, пахнущем гарью.

А потом — точно солдаты по команде — они пошли к нему, окружая спереди, справа, слева и сзади.

И когда все они протянули к нему длинные черные руки и возложили ладони ему на голову, Селиванов закричал и проснулся.

— Что опять дергаешься? — недовольно пробормотал Пантелеев, дремавший рядом. — Дай хоть сейчас поспать…

* * *

24 сентября 1993 года

Закрытое административно-территориальное образование «Покров-17», Калужская область

Темнота отступала. Вновь проступали перед глазами очертания дороги, дальнего леса и облаков, и тучи, и вышки ЛЭП вдалеке, и я снова мог видеть свои руки.

Каменев выдохнул и протер глаза.

— Знаешь, — сказал он. — Я долго к этому привыкаю. Каждый раз казалось, что всё, наконец привык, а все равно как-то не по себе.

Я угрюмо кивнул. Каменев поднялся, отряхнул сзади брюки и вновь протянул мне руку.

— Пойдем. Надо поскорее собрать угольков по дороге, пока эти не набежали…

Я взял его за руку и поднялся.

Перед тем, как пойти, мы быстро собрали с поля у обочины немного уголька, крепко замотали в полиэтиленовый пакет и уложили в сумку Каменева.

Вскоре из леса выбежали ширлики. В этот раз им было не до нас, потому что поля щедро засыпало угольком. Они искали его в высокой траве, дрались друг с другом, бегали кругами и истошно визжали.

— На людей похожи, — хмуро заметил Каменев. — На сегодняшних. Глотки готовы друг другу перегрызть.

— А что, раньше были какие-то другие люди?

— Мы были другими. Мы росли на хороших книгах, на старом кино, строили будущее, верили в лучшее, у нас впереди была целая огромная жизнь! Космос, мать его, стройки, победы! Мы были частью чего-то огромного и сильного, и через это мы обретали свою собственную силу, понимаешь? У нас была правда. Правда, которая сильнее всего на свете. Нас учили быть людьми. Не обижать слабых, не предавать, не продаваться. И чему научили? Для чего всё это было? Чтобы сейчас вдруг за какие-то пару лет люди превратились в черт знает что? Слушай, писатель… — он вдруг задумался. — У тебя дети есть?

— Нет.

— Ну и хорошо.

Я промолчал. Мы шли по дороге, и солнце уже садилось в чернеющую кромку леса, просвечивая грязно-желтым пятном в облаках. Вокруг стрекотали сверчки, пищали комары, в воздухе всё еще пахло дегтем, а мы шли и хмуро молчали. Разговаривать не было желания. У меня сводило живот — то ли от голода, то ли от болезни. Болел разбитый нос, горела губа и приходилось постоянно щуриться, чтобы сфокусировать взгляд без очков.

Полковник тоже выглядел не очень хорошо.

Я хотел поспорить с ним и сказать, что люди в любое время всегда одинаковы и разница только в том, как происходящее вокруг раскрывает те или иные их качества, но я не знал, как достойно аргументировать это. А еще писатель…

А может, он и прав. В конце концов, считаем ли мы человеком его собственное первородное «я», или же человек — то, что он делает и что говорит, как живет и каков результат его действий?

Хотелось разговаривать с Каменевым, отчаянно спорить, слушать его, но мысли путались в голове, и я понимал, что вместо внятных слов получится только неловкое мычание.

Да и черт с ним. Все эти мысли — просто чтобы не свихнуться здесь от происходящего.

* * *