Покров

В этот же день сын пошел на кладбище, далеко за деревню, захватив с собой банку с краской и недопитую бутылку с водкой.

Шел по пыльной, изменившейся за несколько лет дороге, часто оглядываясь на деревню. Где-то там, в клубах зелени, он угадывал дом и останавливался, неторопливо обводя глазами все пространство поля, щурился на высокие белые облака и с наслаждением, громко чихал. Хлеба уже убрали, по жнивью ровными рядами тянулись копны соломы, трещали кузнечики, и этот звук, нагретый последним теплом лета, стоял в воздухе под неподвижным и высоким небом. Далеко, у самой цепочки телеграфных столбов, копошились люди, складывая аккуратный стог, но их присутствия не чувствовалось в бесконечном пространстве, их работа незаметно растворялась в этом покое, прислушиваться к которому, казалось, должно было все существующее даже за горизонтом.

Вдруг близкими оказались кладбищенские деревья, различимы стали отдельные листочки. Не хотелось сразу входить в тайный и запретный шум свободных не по-лесному деревьев, он сел прямо на ржевник, достал бутылку – водка была теплой – и отпил глоток. Захотелось что-то сказать, и он прошептал: «Кладбище». Вспомнился далекий день, когда это угрюмое, неподвижное слово пробовало себя на языках собравшихся на похороны людей, сразу после выноса гроба.

Машина с тремя опущенными бортами тихо трогалась с места, редея, вытягивалась за ней толпа, и негромко перекатывалось слово, найдя свой прямой и неизбежный смысл: «Кладбище… новое кладбище… кладбище за Канавами…» Потом, за поворотом в поле, пошли чуть быстрее, налетел ветерок с запахом недавно скошенной травы, и длинная дорога оказалась обреченной на завершение. Совсем внезапно, неожиданно возникли перед глазами сбитая кучка деревьев, свежая дощатая ограда и распахнутые створки кладбищенских ворот. Слово, покинув людей еще в поле, перенеслось ветром далеко вперед и уже встречало их, шелестя листьями берез, покачивая выцветшими ленточками на крестах, – и каждый, кто поднял глаза и глядел на эту встречу, услышал внутри себя: «Кладбище».

Сейчас, когда входил в ворота, ему казалось, что он входит в это звучное, но здесь приглушенное слово, и шум деревьев был естественным и вечным оживлением его дрожащего шелеста. Крепко сбитые кресты и твердые холмики земли были похожи на упругие звуки, живущие в этом неразложимом слове.

Ему случалось видеть кладбища лесные, в которых шелест надмогильных деревьев сливался с гулом леса, подтверждая этим неизбежную слитность покоя и постоянного, оживленного шума. Но это кладбище, схороненное посреди огромного поля, оказывалось особенным местом на земле, любым своим звуком полнило душу радостью, так не совместимой с усвоенным на всю жизнь понятием о кладбищенском гнете оград, крестов и фотографий.

Могила отца была в конце кладбища, едва ли не самая крайняя. Молодая, слегка искривленная сосна росла в углу ограды – в день похорон она мешала людям подходить к гробу для прощания, и нижняя ветка была незлобно отломана молчаливым стариком из соседней деревни.

Он выпил еще, захотелось лечь на усыпанную сухой теплой хвоей землю. Смотрел вверх, и казалось, что стволы деревьев направлены в одну точку, и если бы они были бесконечными в своей высоте, то неизбежно сошлись бы где-то там, за высоким небом. Покачиваясь под ветром, деревья потягивали глубокими корнями, наполняя землю гулом.

Большая птица серебристого цвета с круглым лицом почти без клюва бесшумно махала крыльями и пробовала вытянутыми вниз ногами прочность легкой пушистой вершины. Сосна задрожала, посыпались хвоинки и исчезли, растворились в переливе вспыхнувшего света. Белый огонь осветил лицо человека, тело вытянулось и стало невесомым, дрогнуло и всплыло, все быстрее поднимаясь вверх. Все силы разом исчезли и померкли где-то внизу. Оперение птицы сверкало перед самыми глазами, и он уже рукой готов дотронуться до медленных движений крыла. Глаза птицы удивили зеркальностью и глубиной. Все застыло, молчание заставило его прислушаться и всмотреться – и издалека приближалось только что прошедшее мгновение. Все заканчивалось и здесь, в неведомом мире полета и покоя – невесомая ветка, серебрясь и дрожа под растопыренными пальцами птицы, отклонилась от тяжести и ушла в сторону, разрешая разбуженным силам забирать себе все, вновь возникшее в памяти.

В небе отражались перевернутые деревья, от земли становилось холодно, надо было вставать и начинать что-то сначала.

Он поднялся, одной рукой держась за ограду, другой – за ствол сосны, пачкаясь окаменевшей и мучнистой смолой. Вдруг показалось, что это краска, которой он неизбежно должен был вымазаться.