Покровитель птиц

— Подлейте, подлейте! — кричал он.

Не в том, конечно, смысле, чтобы подлость увеличивалась, а в том плане, чтобы себе еще налили, а ему штрафную еще и еще.

— А где Засундучный? — спросил Паули Йо.

— Не может с нами по времени совпасть, — объяснил Мурый. — Свое по старости завел. Объясняет: мой час дня сегодня в ваш час дня, завтра в ваши два часа, а позавчера и вовсе был в человечий полдень.

— Банник тоже не явился, — заметил Старостин. — Претензии предъявил: зачем у хозяина лошади нет? зачем нет? кому косички плести? Хозяйское старое фото увидел, где хозяин с лошадью.

— Чего у них только не увидишь, — заметил Ахти Укко. — Я у одного переселенца в полудоме видел непристойную картинку. «Купчиха и домовой» называется. Любой дурак знает, что доможилы не любят простоволосых голых женщин и пьяниц.

— Купчиха пьяница? — спросил Мурый.

— Голая без головного убора.

— Тьфу, — сказал Шерстяной.

— Вот скажи нам, Старостин, — обратился к Старостину Хованец, — твоего домохозяина приходящий кот с приходящей собакой — домовые гостевые или вправду животные?

— Не могу понять.

— А я скоро пойму, — прихвастнул Паули Йо.

— На углу за углом, — сказал Из-баула, — доможил пребывает в обличье чайного гриба, в который превращается из чаги на березе у крыльца. И всех поит.

— Хорошо ли это? — задал дидактический вопрос Имели.

Все призадумались.

— Вот канавы мы утеряли, — сказал Ахти Укко. — Какие раньше канавы копали в лесу бывшие хозяева финского хозяйства. С каким сосново-еловым отстоем. С торфяной подцветкой.

— Не помню, — сказал Шерстяной.

— Не можешь помнить, — пояснил Ахти Укко. — Ты приезжий, как большинство из вас, а я коренной.

— Банник говорит, — сказал Мурый, — что у коренных и пристяжных косички плетутся аналогично.

И опять все призадумались.

— Ай да птица! — воскликнул индеец.

Над домом пролетела ворона, несшая в клюве веточку с зелеными листочками.

— Голубь мира. Местный.

— Он чем-то похож на тебя — сказал индеец. — Или на меня. Я уже тебе говорил, что мы с тобой чем-то похожи. Сходные явления.

— Явление было мне днями, — заметил Клюзнер. — Я пошел в лес, зашел далеко, к Мельничному ручью, и у ручья встретил идиота.

— Велико дело, — сказал индеец, любивший щеголять русскими оборотами несловарной, не для чужих, речи, — кого-кого, а их-то всюду полно. Вот хоть и мы с тобой… в некотором роде… ну, хоть отчасти… надо признать…

— Нет, — заулыбался Клюзнер, — ты меня не понял; я встретил актера Смоктуновского, исполнителя роли героя Достоевского, князя Мышкина из романа «Идиот».

— Не читал, — сказал индеец.

Они зашли в дом.

— Это твой портрет? — спросил индеец. — Вот на нем ты напоминаешь то ли одного из чак-моолей майя, то ли одного из азиатских божеств, Кетцалькоатля. А это чей портрет?

— Это Бах.

Под полом зашуршало, упало что-то в подвале, покатилось колесиком, ойкнуло, утихло.

— У твоих домовых гости, — сказал индеец.

На самом деле гостевая часть с питьем сосново-игольного эля была завершена, компания, увеличившаяся вдвое, перешла к лекционной части, то ли диспут, то ли симпозиум с сообщениями, одна из любимых тем: «Наши разновидности».

Речь на сей раз пошла о чужеродных завезенных московских домовых: лаврецах и кремлецах. Основывались сообщения на личных наблюдениях, байках, сплетнях и на добытом к случаю вездесущими Хованцем и Из-баула тексте из будущего. Текст был разъединен на кусочки, читали его по очереди, чтобы никто не скучал.

После двух рюмок спиртного, поданного с вазочкой сушек к чаю, оба они одинаково быстро опьянели.

— Я не пью ни огненную воду, ни виноградные вина, — сказал индеец.

— Вот и я не пью, — отвечал Клюзнер, — видишь, мне, точно алкоголику патентованному, двух рюмок хватает, да и сам по себе я без питья слегка навеселе с колыбели, пить смысла нет.

Они заговорили о топорах, Клюзнер принес свои два любимых, заветных, строительных, с особыми рукоятками, а индеец объяснял ему индейские топорики, и даже парочку нарисовал. После чего Клюзнер несколько дольше, чем было необходимо, объяснял ему смысл двух старинных слов, обозначающих степень родства, «вуй» и «стрый», это дяди с отцовской и с материнской стороны, ну, давай, споем наконец маленькую русскую песенку под названием «частушка». И под звуки клавесина исполнили они дуэтом — на два голоса:

По реке плывет топор
с острова Кукуева,
ну и пусть себе плывет,
железяка вуева.

После чего Клюзнер научил индейца скороговорке: «А наши топоры лежали до поры».

Чтобы протрезветь окончательно, они еще раз обошли участок. Три заповедных предмета поразили воображение индейца: маленький дворовый туалет с круглой крышечкой-заглушкой, заброшенный скворечник и тренделка-рукомойник. Особо потряс его рукомойник, известный на Руси всем деревенским и дачным предметец с пупочкой на стерженьке, поддай снизу — сверху потечет: поспешай — руки и помоешь. У индейца долго не получалось, оба они смеялись, но наконец гость натренировался, умылся, и хозяин пошел проводить его на станцию.