Покуда я тебя не обрету

Джек никак не мог понять, почему так. Когда ему было четыре, они целый год провели в Европе, гоняясь за пропавшим папой; за пять лет, что Джек ходил в школу Святой Хильды, они почти ни разу не поговорили про Уильяма. С десяти лет интерес Джека к неведомой персоне отца начал неуклонно расти; мама демонизировала папу, и поэтому мальчик боялся за себя – кем он станет при таком отце? Но мама не отвечала на вопросы о папе. Она не вела себя по отношению к сыну жестоко, но могла быть холодной, и ни от чего она не делалась холоднее, чем от вопросов про папу.

Алиса сто раз отказывалась говорить с Джеком на эту тему.

– Мал еще, – отвечала она.

Это всегда означало, что тема закрыта. Однажды Джек рассказал про это миссис Макквот.

– Никогда не обижайся на женщину, которая умеет хранить тайны, – только и ответил Серый Призрак.

У Эммы был целый список претензий к своей маме, поэтому Джек решил, что может пожаловаться ей на Алису.

– Я просто хочу узнать, что он был за человек, что тут такого, черт побери!

– Придержи язык, конфетка моя.

Эмма и Джек вместе прочли книгу «Введение в школьную философию», которую администрация Реддинга рассылала всем новым ученикам и их родителям. В кодексе поведения значительное место занимала «правильная и вежливая речь». Мистер Рэмзи, согласившись отвезти Джека в Реддинг, тоже прочел эту книгу (и с большим энтузиазмом); с его точки зрения, соответствовать кодексу поведения будет «очень непросто».

За день до отъезда Джека в Мэн они с Эммой отправились в парикмахерскую и сделали себе одинаковые стрижки. Джекова выглядела вполне сносно, хотя и была короче тех, что обычно носили мальчики в 1978 году. Эмме короткая стрижка… скажем так, не очень шла. Было ясно видно, что это мальчиковая стрижка: в частности, была открыта шея, и хотя Эмма продолжала худеть, шея у нее делалась только толще (еще бы, она четыре дня в неделю тренировалась, став на мостик и положив на грудь двенадцатикилограммовый металлический блин). В результате шея у нее была как у молотобойца, а короткая стрижка лишь усиливала это впечатление – то есть казалось, что шеи у Эммы Оустлер попросту нет. Со спины она выглядела мужчиной.

Джека обслужили первым, так что, когда стригли Эмму, он стоял рядом и смотрел.

– Мама тебя за это убьет, – сказал Джек.

– Это каким же способом, хотела бы я знать?

В самом деле, Эмма могла переломить миссис Оустлер пополам одной рукой. Даже Ченко оказался ей по зубам, как ему вскоре предстояло выяснить. После того как Джек уехал в Мэн, Ченко вызвался спарринговать с Эммой. Для мужчины своего возраста он пребывал в неплохой форме плюс был тяжелее ее килограммов на пятнадцать и гораздо опытнее. Но Джек уже знал – если пытаться как можно меньше навредить сопернику, рискуешь сам получить травму; в борьбе лучше играть по-настоящему.

Однажды Ченко схватил Эмму, когда она о него оперлась, и оказался в идеальной позиции для бокового броска, но промедлил, решив, что может нанести ей травму. Пока он соображал, Эмма сама провела боковой бросок, а затем рухнула на него сверху, чтобы сделать захват, – и сломала ему грудину. Такие переломы заживают долго, особенно у пожилых людей.

Эмме оставалось только заниматься с Павлом и Борисом, те хотя бы были молодые и не боялись травм.

Разглядывая Эмму у парикмахера, Джек пришел к выводу, что администрация школы Святой Хильды сошла с ума, согласившись взять ее в интернат. Ее взгляды на жизнь совершенно для этого не подходили, не говоря уже о ширине плеч и накачанной шее.

Джек угадал – Эмма продержалась в интернате всего год, он даже удивился, что она вытерпела так долго. К большому облегчению школьного начальства и острому неудовольствию миссис Оустлер, Эмма вернулась в семейный особняк и последние два класса ходила в школу из дому. Поселилась она в гостевом крыле, в бывшей спальне Алисы, которая была напротив спальни Джека (правда, ему не пришлось пользоваться ею сколько-нибудь значительное время в те годы).

Алиса, разумеется, бросила притворяться и переехала в спальню к Лесли; по словам Эммы, не прошло и недели с отъезда Джека в Мэн, как это случилось. Эмма же отправилась в гостевое крыло не столько потому, что хотела спать подальше от мам, сколько из-за того, что ее просто бесило их лицемерие – ни та ни другая не собирались говорить с детьми о своих отношениях. Впрочем, Алиса не любила говорить вообще, а Эммина мама столько раз приказывала дочери заткнуться, когда Эмма хотела поговорить с ней об этом, что должна была понимать – даже если теперь ей самой захочется пооткровенничать, уже дочь пошлет мать куда подальше. Алиса тоже перешла предел в своем нежелании говорить с Джеком – сын давно решил, что, даже если мама захочет сама с ним поговорить, он откажется ее слушать.