Покуда я тебя не обрету

– Лесли уже уехала в аэропорт, – продолжила Алиса, словно не расслышав вопроса Джека, – мне надо было бы поехать с ней, но ты же знаешь Лесли, она даже слезинки не проронила!

– Мама, что случилось с Эммой?

– Боже мой, только не Эмма! – закричала Мими; она обнимала его, словно саван, целовала в шею.

– Джек, ты не один!

– Разумеется, я не один! Что случилось с Эммой, мам?

– Кажется, тебе следовало сегодня быть с ней, Джек.

– Мам!..

– Эмма танцевала, – сказала Алиса, – познакомилась на танцах с каким-то мальчишкой, Лесли сказала мне название этого заведения, боже мой, ужас, что-то кокосовое…

– Не важно, мам, что дальше?

– Она привезла мальчишку домой.

Раз Эмма довезла мальчишку до дому, то, значит, она умерла не во время танцев.

– От чего она умерла, мам?

– О, это так ужасно! Говорят, инфаркт, но она же такая молодая!

– Кто говорит?

– Полиция, это они позвонили нам. Джек, как у нее мог быть инфаркт?

Как? Да запросто, подумал Джек, даже в ее возрасте, – ведь сколько она ела, пила, и дергала штанги, и таскала себе детишек с танцев! Но наркотиков не употребляла. Мальчишек в последнее время было больше, чем обычно, – Эмма согласилась с Джеком, что они безопаснее, чем бодибилдеры.

– Надо будет делать вскрытие, – сказал он.

– Зачем, если был инфаркт?

– Мам, вообще-то, в тридцать девять лет инфаркты у женщин случаются не часто.

– Мальчик… он был несовершеннолетний, – прошептала Алиса. – Полиция отказывается называть его имя.

– Да плевать, как его зовут, – сказал Джек.

Да она и водила к себе только несовершеннолетних, на вид по крайней мере. О-го-го, Эмма умерла, трахаясь с несовершеннолетним, снятым на танцах!

Джек подумал, что сам мальчишка тоже получил хорошенькую психологическую травму. Разумеется, Эмма приказала ему не двигаться и лечь на спину, а сама села на него верхом. Наверное, он дернулся. Если у мальчишки это было в первый раз, если Эмма сняла его только потому, что он небольшого роста, то каково это – лежать такой крошкой, в первый раз, под женщиной весом в девяносто три кило, и тут вдруг она умирает прямо на тебе!

– Мальчик сам вызвал полицию, – шепотом продолжила Алиса, – Джек, скажи, у Эммы была, что ли, привычка…

– Вроде того.

– Тебе нужно перехватить Лесли в аэропорту. Ей нельзя сейчас быть одной. Я знаю Лесли, у нее будет срыв, я тебе гарантирую.

Джек не мог себе вообразить нервный срыв у миссис Оустлер, но мысль о том, что она без свидетелей входит в их дом на Энтраде, очень ему не понравилась. Интересно, что там раскидано по дому? Например, если Лесли найдет ее коллекцию порно, это еще ничего, а что, если она прочтет ее бумаги? Недописанный роман? Сам Джек не видел из него ни листочка.

– Я вылечу, как только смогу, мам. Если Лесли позвонит, скажи, что я буду в Лос-Анджелесе до темноты.

Он знал: Эрика Штейнберг – добрая душа, по такому поводу она освободит его от всех встреч с прессой.

Все, кто был знаком с Джеком, знали, что Эмма ему больше чем сестра – она его ближайший друг, самый родной ему человек. В результате «Мирамакс» сделал для него все – позаботился о билетах и даже вызвал машину в аэропорт. Эрика предложила слетать с ним; Джек искренне поблагодарил ее, но отказался.

Тем утром в номер Джека позвонили еще раз. Мими Ледерер оказалась права – в ресторане не разобрались с его заказом. Джек уже не дрожал, но Мими и не думала разжимать объятия, все держала его, словно виолончель.

– Мне насрать, какой у вас йогурт, тащите что есть, – сказал он в трубку.

– Ты что, Джек?

– Эмма умерла! – рявкнул он. – Наверное, вопросы про йогурт могут подождать до завтра!

– Ты играешь? Даже сейчас?

Он не понял, о чем она; Мими же тем временем закуталась в простыню и глядела на Джека с таким видом, будто впервые его видит.

– Что стряслось? – спросил он.

– Что с тобой стряслось, вот что я хочу знать, Джек.

Они сидели на кровати, Джек видел свое отражение в зеркале шкафа. С ним, собственно, ничего не стряслось – в этом-то и была вся проблема. Взглянешь на него сейчас и не скажешь, что две минуты назад он узнал о смерти лучшего друга. Его лицо ничего не выражало – иными словами, выглядело «чернее всякой чернухи», по словам «Нью-Йорк таймс».

Джек не мог оторвать от себя глаз – и это тоже было странно. Мими Ледерер позднее говорила, что не могла вынести этого зрелища.

– Джек, это не кино, – начала она; Джек глянул на нее, словно он – не он, а Радужный Билли, – почему ты не плачешь?

Джек не знал почему, а ведь плакать он умел. Если по сюжету его персонаж должен рыдать, он начинал рыдать в тот миг, когда помощник режиссера объявлял: «Тишина, пожалуйста».

– Камера пошла, – произносил оператор, и глаза Джека уже были налиты слезами.

– Звук пошел, – вступал звукооператор, а по лицу Джека уже текли слезы.

И когда после всего этого режиссер (даже Уильям Ванфлек) говорил: «Мотор!», Джек уже бился в конвульсиях, слезы лились, как из брандспойта, – перед камерой он мог заплакать в любую минуту. Да что там, он всхлипывал, уже читая сценарий.