Покуда я тебя не обрету

Лесли сказала, что спальня Эммы выглядит как место убийства и что она не будет там спать. Джек предложил ей свою или гостевую, но миссис Оустлер сообщила ему, что заказала им обоим номер в отеле «Шаттерс». Все равно они там будут ужинать.

– Ну и ночь проведем вместе, – сказала она.

– Проведем ночь?

– Я не намерена оставаться одна, – сказала Лесли. – И если ты мог спать с Эммой и ничего не делать, то, я полагаю, способен спать и со мной, тоже ничего не делая.

Он закинул ее сумку с вещами на заднее сиденье «ауди» и отвез Лесли в «Шаттерс». Солнце уже зашло, только розовый отсвет освещал пирс Санта-Моники, горели огни на колесе обозрения. На променаде под «Уан-Пико» катались толпы людей на роликовых коньках. Лесли выпила с салатом целую бутылку красного, Джек – чуть не галлон холодного чая.

– Мне любопытно, тебя назначили «душеприказчиком по литературной части», но что это за литературная часть? – спросила миссис Оустлер.

Карлос, выждав момент, когда Лесли ушла в вестибюль отеля зарегистрироваться, сказал Джеку, что она – самая красивая из его девушек.

– Видимо, это связано с ее романом, – сказал Джек.

– Если так, что ты с ним сделаешь?

– Ну, наверное, Эмма хотела, чтобы я решил, публиковать его или нет, – ответил он.

– Романа не существует в природе. Ее третьего романа не было и нет. Она все эти годы ничего не писала.

– Это она тебе так сказала? – спросил Джек, потому что слова Лесли отчего-то показались ему правдой.

Миссис Оустлер пожала плечами:

– Эмма никогда ничего мне не говорила, Джек. С тобой-то она хоть разговаривала?

– О третьем романе – ни разу.

– Его не существует, – повторила Лесли.

Оказалось, Лесли звонила Алану Херготту. Тот ответил туманно, сказал, что нужно решить некоторые «дела литературного плана», но что Эмма открытым текстом написала в завещании, что матери запрещается принимать какое бы то ни было в этом участие. Даже собственно чтение завещания – мероприятие совершенно закрытое, туда допущены только три человека: Алан, Боб и Джек. Только они узнают последнюю волю Эммы.

– Ты просто строишь догадки или что-то знаешь про третий роман, в смысле, про то, что его не было, даже в работе?

– Нет, я только строю догадки, – созналась миссис Оустлер. – С Эммой я всю жизнь только это и делаю, строю догадки.

– Я тоже, – сказал Джек.

Тут Лесли неожиданно взяла Джека за руку. Он взглянул в ее красивое лицо – яркие, черные глаза, тонкие губы, соблазнительная улыбка, маленький, совершенно прямой нос – и задумался, как существо Эмминых форм и габаритов вышло из такого стройного, маленького тела.

Его удивили и слова Лесли:

– Ты не виноват в ее смерти, Джек. Ты – единственный, на кого ей было не плевать. Она мне так и говорила: забота о тебе – единственный смысл ее жизни.

– Мне она не говорила этого никогда, – ответил Джек.

Сейчас бы ему заплакать, но он так и не проронил слезы. Если его мама права и Лесли в результате сорвется, то, видимо, тоже не сейчас.

– Пусть несут счет, – сказала Лесли. – Мне не терпится узнать, что это такое – спать с тобой и ничего не делать.

Джек подумал, надо бы сообщить маме, что они ночуют в одном отеле. Алиса будет беспокоиться – о Лесли, конечно, ну и о Джеке немного тоже. Что, если мама позвонит в дом на Энтраде и никто ей не ответит? Тогда она среди ночи наберет номер его мобильного.

– Я ей позвоню, пока ты будешь в душе, – сказала Лесли.

Он забыл взять с собой зубную щетку. Поразмыслив, он отказался от мысли воспользоваться щеткой Лесли и выдавил ее пасту себе на палец.

– Джек, возьми мою щетку, не стесняйся, – проговорила миссис Оустлер из комнаты, – тем более если ты намерен целоваться со мной.

Никаких намерений у Джека не было – по крайней мере, до этого момента. Теперь же он взял ее щетку и почистил зубы.

Выйдя из ванной, он обнаружил, что миссис Оустлер уже разделась, на ней остались только крошечные черные трусики, под которыми прятался шрам от кесарева и Алисина иерихонская роза. Лесли скрестила руки на груди и в таком виде прошествовала мимо Джека в ванную, приняв совершенно невинный вид – что было не менее неожиданно, чем поцелуи, которыми она осыпала Джека некоторое время спустя.

Целовалась она мастерски – хищно, возбужденно, даже устрашающе, ни на миг не закрывая своих ярких глаз, не отводя пристального взгляда. Но Джек чувствовал, что каждый ее шаг, каждое ее действие – эксперимент, испытание. Она что-то проверяет.

Нацеловавшись до изнеможения – надо было или прекращать это, или переходить к более серьезным элементам прелюдии, – миссис Оустлер спросила Джека:

– Этим ты занимался с Эммой? Я имею в виду, вы целовались?

– Да.

– А трогали друг друга?

– Иногда.

– А как?

Джек взял в руки груди миссис Оустлер.

– И это все? – спросила она.

– К Эмме я никак иначе не прикасался.

– А она к тебе?

Он не смог выговорить слово «пенис» – бог знает почему, хотя Эмма всю жизнь его за пенис держала. Джек просто отпустил груди миссис Оустлер и повернулся к ней спиной; она не стала ждать, провела рукой по его животу, нашла пенис и сжала его; тот уже стоял, как на посту.

– Вот так, – только и сказал Джек.