Покуда я тебя не обрету

– Какая глупость! – вдруг воскликнул Андреас, сильно испугав Джека. – Ну зачем, ну зачем она так распорядилась своим талантом! Такие длинные пальцы, идеальные для органа! А она! Подумать только, выбрать фортепиано! – Брейвик только что не сплюнул. – Какая глупость!

Джек помнил и ее длинные руки, и ее длинные пальцы. Он помнил и ее толстую русую косу, как она украшала ее абсолютно прямую спину, доставая почти до попы. И еще ее крошечные груди – особенно левую, куда Джек приклеил пластырь.

Говорила Ингрид My (ныне Амундсен), кривя губы и обнажая сжатые зубы; мускулы на шее напрягались, нижняя челюсть выдвигалась вперед, словно она собиралась плеваться. Какая трагедия, подумал Джек, что у такой красивой девушки может в один миг так разительно меняться лицо! Стоит ей заговорить, как она обращается в страшилище.

Джек даже немного боялся увидеть ее вновь.

– Эта девица, от нее сердце замирает, Джек, – сказала ему мама двадцать восемь лет назад.

– У тебя отцовские глаза и рот, – прошептала Ингрид, неразборчиво, как обычно; можно было подумать, что она говорит «нос», а не «рот».

А потом поцеловала Джека в губы, он едва не упал в обморок. Она прираскрыла губы, ее зубы стукнулись о его. Естественно, Джек сразу забеспокоился – а что, если трудности с речью заразные?

Может, у нее что-то не так с языком? Как знать? Джек не спросил Андреаса, почему Ингрид плохо говорит, а у самой Ингрид, конечно, и не думал спрашивать.

Джек позвонил ей из «Бристоля», боясь, что она откажется с ним встречаться. В самом деле, зачем ей ворошить прошлое? В любом случае пытаться запудрить ей мозги было глупо, да Джек и не сумел. Узнай об этом Эмма, она бы усмехнулась:

– Ну и какой же ты после этого актер!

Ингрид Амундсен сняла трубку и произнесла что-то по-норвежски, чем совершенно сбила Джека с толку (спрашивается, а на каком языке должна говорить по телефону норвежка в Норвегии?).

– До-о-обрый день, мнэээ, я американец, я вот в Осло очутился, мнэээ, на неопределенный срок! – пробубнил Джек, словно это у него, а не у Ингрид трудности с речью. – Я занимаюсь на пианино, не хотел делать пауза в уроках.

– Джек Бернс, – сказала Ингрид; Джек едва узнал свое имя, так плохо она говорила, – когда у тебя такие проблемы с речью, как у меня, ты развиваешь необыкновенные способности узнавать чужие голоса. А уж твой я узнаю с затычками в ушах. У меня с людьми, которые говорят нормально, есть, пожалуй, единственная общая черта – я видела все твои фильмы.

– Вот оно что, – сказал Джек, словно ему было четыре года.

– И если ты в самом деле умеешь играть на фортепиано, Джек, то делаешь это лучше меня; боюсь, я не смогу ничему тебя научить.

– Я не умею играть на пианино, – признался Джек. – Моя мать умерла, а отца я не знаю. Я хотел поговорить с тобой о нем.

Она разрыдалась, Джек хорошо это расслышал. Боже, она даже рыдает не по-человечески, несчастная!

– Я так счастлива, что твоя мать умерла! Какая радостная новость! Надо устроить по этому поводу большой праздник! Джек, я только о том и думаю, как бы поговорить с тобой о твоем отце, это же такое удовольствие. Пожалуйста, приезжай, мы поговорим и отпразднуем ее смерть.

Джек помнил, как она уходила вдаль по выстланному коврами коридору отеля «Бристоль». Ей было шестнадцать, выглядела она на все тридцать, так осталось у него в памяти. Со спины она совсем не походила на ребенка, от Джека уходила настоящая женщина. А какой голос – можно дать все сорок пять.

Шел дождь, но Джек целую четверть часа стоял у подъезда дома Ингрид на Тересесгате – не промок, захватил зонтик. Таксист довез его быстрее, чем он ожидал. Ингрид назначила ему на пять вечера, в это время уходил ее последний ученик. Джек посмотрел на часы, потом на дверь подъезда – оттуда как раз вышел мальчик лет двенадцати; судя по всему, и правда занимается фортепиано – задумчивый, немного сонный, немного нездоровый, держится так, будто сам-то не очень хочет заниматься музыкой.

– Прошу прощения, – обратился Джек к мальчику, – вы учитесь играть на пианино?

Мальчик жутко перепугался, стал оглядываться по сторонам – видимо, выбирал, куда бежать.

– Прошу прощения за любопытство, – продолжил Джек, приняв по возможности доброжелательный тон, – я просто подумал, вы похожи на музыканта. В общем, если вы в самом деле играете, то вот вам мой совет – не бросайте! Я вам передать не могу, как мне жаль, что я в свое время бросил.

– Да пошел ты, урод! – выпалил мальчик и стал отступать от Джека спиной вперед; говорил он, к удивлению, с британским акцентом. – Я тебя узнал, ты Джек Бернс, извращенец! Иди к черту! Не подходи ко мне! – крикнул он и побежал прочь.

Джек проводил его взглядом – тот направился к трамвайной остановке на Стенсгате. Наверное, ему столько же, сколько было Нильсу Рингхофу, когда тот спал с его матерью. Джек нажал на кнопку звонка – рядом табличка «Амундсен», без имени, без инициалов.