Покуда я тебя не обрету

Наверное, не время ее сейчас спрашивать, но тут в голову Джеку пришла мысль – она же переписывалась с папой, пока он жил в Хельсинки. Может, за этим что-то кроется?

– Ингрид, у вас с папой что-то было? В романтическом смысле, я имею в виду?

– Какой плохой мальчик! Как ты можешь задавать такие вопросы даме! – расхохоталась Ингрид. – Твой папа был красавец и милый человек, но не мой тип. Для начала слишком мал ростом.

– Ниже меня?

– Немного ниже, но не сильно. Разумеется, в положении лежа у меня с ним ничего не было! – снова рассмеялась она и схватила Джека за пенис; этот «жест» он давно научился воспринимать как знак, что собеседнице надоел данный конкретный разговор и она хочет, так сказать, сменить тему.

– Значит, я тоже не твой тип? – спросил он.

Она все смеялась – самый естественный звук, который она способна воспроизвести (не считая игры на пианино).

– У меня свои причины спать с тобой, Джек, – только и сказала она ему.

– Какие же?

– Я тебе скажу, но сначала мы займемся любовью – один раз, а потом второй, третий, и так до бесконечности; вот после этого я тебе скажу, обещаю.

В ее голосе звучали страсть и нетерпение. Джек начал с того, что поцеловал ее татуировку, это ей очень понравилось.

Утром он разбудил ее, снова поцеловав татуировку; как на нее ни смотри, кажется, будто она истекает кровью. Ингрид, не открывая глаз, улыбнулась.

– Да-да, продолжай, – сказала она; Джек продолжил. – Если будешь целовать меня там, я расскажу тебе, каким представляю себе ад.

Тут она распахнула глаза: видимо, ад – это такая тема, что просыпаешься. Джек, конечно, целовал ее, как она просила.

– Если ты делаешь людям больно, если ты делаешь это сознательно, то попадаешь в ад, – сказала Ингрид. – А в аду тебя заставляют смотреть на людей, которым ты сделал больно, ну, на тех, кто еще жив. А если вдруг два человека из тех, кого ты ранил, встречаются, то ты видишь их особенно четко. Но слышать их не можешь! Потому что в аду все глухи. Ты вынужден смотреть на людей, которых пытал, но не слышишь, что они говорят. Но поскольку ты в аду, а не где-нибудь, то ты думаешь, конечно, что они говорят о тебе; ты только на это и способен – воображать, что они про тебя говорят, но глаз оторвать от них у тебя нет сил. А теперь целуй меня еще, целуй везде!

Джек расцеловал ее везде, как она просила, они снова занялись любовью.

– Да, Джек, какую же бессонную ночку мы организовали твоей мамаше, – сказала Ингрид. – Она не сомкнула глаз, все смотрела.

Джек снова заснул, а проснулся под негромкие звуки фортепиано; в квартире пахло кофе. Он вылез из кровати и прошел в гостиную, там за пианино сидела обнаженная Ингрид.

– Хорошо вот так просыпаться? – спросила она, не оборачиваясь.

– Еще бы!

– Теперь нам надо одеться, а потом ты уходишь. У меня скоро первый ученик.

– Хорошо, – сказал Джек и собрался в ванную.

– Но сначала поцелуй меня, пока эта шлюха смотрит, – сказала Ингрид.

Джек мало что знал о религии. Видимо, его папа и правда был из тех, кто прощает. Ингрид My, ныне Амундсен, – из тех, кто прощать не собирается; она не простила ни Андреаса Брейвика, ни Алису. Целуя Ингрид в губы, Джек подумал, что он тоже не из тех, кто любит прощать.

А в это время Алиса горела в аду и смотрела на них, видимо очень жалея, что сделала Ингрид не ту татуировку; по крайней мере, так думал Джек Бернс.

Глава 29. Правда

Настоящей Финляндии Джек не увидел; он прилетел поздно вечером и путь из аэропорта в Хельсинки преодолел в кромешной тьме. Стоял апрель, но было холодно, и будь температура на градус-другой ниже, вместо дождя шел бы снег.

Он остановился в отеле «Торни»; вестибюль второго этажа показался ему незнакомым – большой круглый зал, совсем не похожий на располагавшийся здесь некогда Американский бар, где, как помнил Джек, сидела разнообразная молодежь и кое-какие бравые девчонки. Старинный лифт был на месте – когда-то он «временно не работал», а ныне услужливо бегал вверх-вниз по первому требованию.

Американский бар канул в Лету, но отель «Торни» сохранил свою привлекательность для молодежи – на первом этаже открылся ирландский бар под названием «О’Малли», везде трилистники и «Гиннесс» в розлив. Людям вроде Джека Бернса не стоит появляться в таких местах – там слишком много любителей кино, больше, чем в самом Лос-Анджелесе; но у Джека не было выбора – он не голоден и выспался в самолете.

Там выступала довольно неплохая ирландская фолк-группа – скрипач, гитарист и певец. Джек поговорил с ними в перерыве, певец, оказалось, любит Йейтса, а сам переехал в Финляндию из Ирландии пятнадцать лет назад.

Юные финны в баре были такие скромняги, что подойти к Джеку не решались, хотя и пожирали его глазами. Ирландцы снова начали свою музыку, и тогда две финские девочки набрались смелости заговорить с Джеком. На бравых девчонок совсем не похожи, вели себя очень осторожно, Джек никак не мог понять, чего они от него ждут и чего хотят. Одна начала флиртовать с ним, затем уступила эту роль второй.

– Под эту музыку не потанцуешь, – сказала первая.