Покуда над стихами плачут...

Злые собаки на даче
ростом с волка. С быка!
Эту задачу
мы не решили пока.

Злые собаки спокойно

делают дело свое:
перевороты и войны
не проникают в жилье,
где благодушный владелец
многих безделиц,
слушая лай,
кушает чай.

Да, он не пьет, а вкушает

чай.
За стаканом стакан.
И — между делом — внушает
людям, лесам и стогам,
что заработал
этот уют,
что за работу
дачи дают.
Он заслужил, комбинатор,
мастер, мастак и нахал.
Он заработал, а я-то?
Я-то руками махал?
Просто шатался по жизни?
Просто гулял по войне?

Скоро ли в нашей Отчизне

дачу построят и мне?
Что-то не слышу
толков про крышу.
Не торопиться
мне с черепицей.
Исподволь лес не скупать!
В речке телес не купать!
Да, мне не выйти на речку,
и не бродить меж лесов,
и не повесить дощечку
с уведомленьем про псов.
Елки зеленые,
грузди соленые —
не про меня.

Дачные псы обозленные,

смело кусайте меня.

«А нам, евреям, повезло…»

А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
на нас без маски лезло зло.
Оно не притворялось благом.

Еще не начинались споры

в торжественно-глухой стране.
А мы — припертые к стене —
в ней точку обрели опоры.

Про евреев

Евреи хлеба не сеют,
евреи в лавках торгуют,
евреи рано лысеют,
евреи много воруют.

Евреи — люди лихие,

они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.

Я все это слышал с детства,

скоро совсем постарею,
но все никуда не деться
от крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,

не воровавши ни разу,
ношу в себе, как заразу,
проклятую эту расу.

И пуля меня миновала,

чтоб знали: молва не лжива.
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»

Внезапное воспоминание

Жилец схватился за жилет
и пляшет.
Он человек преклонных лет,
а как руками машет,
а как ногами бьет паркет
схватившийся за свой жилет
рукою,
и льется по соседу пот
рекою.

Все пляшет у меховщика:

и толстая его щека,
и цепь златая,
и белизна его манжет,
и конфессиональный жест —
почти летая.
И достигают высоты
бровей угрюмые кусты
и под усами зыбко
бредущая улыбка.

А я — мне нет и десяти,

стою и не могу уйти:
наверно, понял,
что полувека не пройдет
и это вновь ко мне придет.
И вот — я вспомнил.
Да, память шарит по кустам
десятилетий. Здесь и там
усердно шарит.
Ей все на свете нипочем.
Сейчас бабахнет кирпичом
или прожекторным лучом
сейчас ударит.

«Черта под чертою. Пропала оседлость…»