Покупатель пенопласта

Готовя очередной холодец, придумал извращенным умом японский аналог. Итак, холодец по-японски. Остывшим свиным бульоном заливается обнаженная молодая японка, обкладывается отделенным от костей мясом, украшается зеленью и морковкой по вкусу. В рот вставляется березовая трубочка для дыхания. На ночь все выставляется на балкон под заморозки. Либо в морозильную камеру. Можно использовать под блюдо санитарные каталки. На следующей день приглашаются все японские друзья-извращенцы, к столу холодец подается с васаби и имбирем, вместо горчицы и хрена. Обглоданная, очищенная от съеденного холодца японка, воскресает и танцует на столе стриптиз. В смысле, просто танцует – голая. И отогретая саке. Друзья японцы, объевшись, хлопают в ладоши и подобострастно улыбаются. Этакая «Шокирующая Азия».

***

Один человек заблудился в лесу, и когда выбрался он из этого леса, идя на шум машин, то оказался он возле огромного светящего города, в котором то и дело сновали туда-сюда, сюда-туда. И решил человек: вот город, в котором мне теперь помогут. Помогут, не могут не помочь, ведь сколько людей вокруг добрых, и все готовы и в состоянии оказать помощь человеку. Так думал человек, и сам не знал, как сильно он ошибался. Прошел месяц, месяц прошел, но человеку так никто и не помог, все проходили мимо, воротили носы и кашляли в кулак. Вот так и умер человек. Лег на дорогу и отдал концы, сотрясая воздух проклятьями всему человечеству в лице этого одного отдельно взятого светящего города. Умер человек. И над городом нависло проклятье. Проклятье маленького человека.

***

Ходишь таким, бля, панком. Мелочь запотела в твоей руке, она зачерствела в ней, приросла, покрылась плесенью. Безобразные зеленые медяшки, вросшие в твою плоть, с которыми положат тебя, мудака и тормоза, в могилу, а там вини кого угодно: мошенников, воров – не поможет, все ты, все от тебя, любая другая, другой, простой, обыкновенный, может, вложит теперь в руку его мелочь; может, это вообще будут менты, а ты прошел мимо, не остановился, не спросил. Прошел мимо человека, руководствуясь стереотипным своим, а может, и не стереотипным даже, бля, а очень индивидуалистичным мышлением, а, может, лишь по привычке ты сделал это. А потом сидишь и рефлексируешь как сука. А сразу не вернулся. Думаешь, ну ладно, да ведь я так же

А именно поэтому и надо было вынуть и отдать от себя эту мелочь, оторвать с мясом, гнилым жадным мясом, отдать мелочь, которая не успела запотеть, не успела даже запотеть, она сразу сожгла тебе руку, панк ты, еб-та, сраный! Ты простой обыватель, падучий до баб и пива, а мимо человека проходишь, как мимо столба с неинтересной тебе агитлистовкой.

И мелочь жгла твою руку, и ты купил на нее соль и спички. Как одна поездка на метро, вход в метро, чтобы уехать домой с разбитым ебалом. Неужели ты не видел, не успел все оценить? Даже если ошибся бы, было бы не так погано.

***

Унизительно падок до баб, перед приоткрытой юбкой юлишь, как стерва.

***

Иногда Башмаков думал, как он оказался в такой жопе, и вспоминал, как в седьмом классе их повезли в политехнический музей, потому что классная вела информатику, и повели в класс с компьютерами, где они выходили в интернет. Тогда интернет был далеко не у всех, не изведан еще был. Классные хулиганы влезли быстро в порнуху, за ними и остальные полезли туда, и так скоро весь класс наслаждался порно, классная беспомощно бегала от компьютера к компьютеру и заставляла выключить. Вот так же и я, думал Башмаков, вместо того, чтобы заниматься своей жизнью, влез по горло в какую-то нескончаемую порнуху, и как мамы говорят детям: ну где ты был, весь изгваздался; теперь Башмаков говорил себе: ну где ты был, весь изгваздался: алкоголизм, сифилис, трихомоноз, полная потеря человеческого достоинства.

***

Попивая чаек в здешней чебуречной, он вдруг увидел в отражении стекла свое лицо, присмотрелся: отец. Глаза, нос, почти все лицо отцово; он вспомнил отца, как он жил, жил и вдруг умер. То же абсолютно ждет и тебя, никакие томящие тебя мечты, совершения – только смерть впереди, такая же простая и нелепая, как и жизнь.

В ожидании этой смерти. Он ясно увидел в отражении стекла свое будущее.

***

Сменив очередную работу, Башмаков вскоре выяснил, что на этот раз ему выпало возить писательские рукописи.

– Что это, издевка или знак судьбы? – думал Башмаков. – Конечно, издевка, чего я только не возил: дебильные сувениры, игрушки из сексшопов, даже дерьмо в виде анализов и то приходилось. А теперь Вселенная, как говорят придурки, предоставила мне шанс возить чужие рукописи, мне сраному писателю. Что это как не издевка?