Покупатели мечты

Заключенные резвились, как дети. Было непохоже, что они находились в тюрьме с особо строгим режимом. В этотмомент я подошел к профессору Журеме и спросил ее тихонько:

— А где же Пьяже? А Выготский? А Морен?

Профессор была резка со мной:

— Сын мой, а что мы будем делать? Даже Маркс уже был с этими ненормальными. Воспитание не является искусством передачи идей, это искусство делать их понятными. Уголовники сыты советами и уроками морали. Бартоломеу и Барнабе покорили нас. — И, критикуя меня, добавила: — Выпустите газы из своей головы. Облегчитесь!

Я погрузился в самого себя. Мне никогда не удавалось постичь моих учеников, я никогда не говорил на их языке. Я чувствовал, что сойти с пьедестала и проникнуть в их мир было бы для меня слишком высокой ценой. Пока я раздумывал над этим, Мэр, чувствуя, что толпа была в восторге от его учений, погрузился в транс. В нем снова зажегся дух политика.

— Граждане этого великого учреждения, скоро кампания моих следующих выборов. Она будет основываться на честности! Никто не достоин своей задницы, если не возьмет на себя ответственность за свои газы! — Публика не сдержалась. Все поднялись и зааплодировали непослушному. — А он добавил: — Если каждый избиратель, который выпускает газы, проголосует за меня, у меня будет самое большое количество набранных голосов в истории!

Позже я узнал, кто управлял освещением и занимался звуковыми эффектами. Это были Жоау Витор, Димас, Саломау и Эдсон, посвященные в план нашей парочки. Они участвовали в плане «Б», а я лишь оставался простым зрителем.

После представления все трое поклонились публике вместе с теми, кто находился за кулисами. Мне не нужно говорить, что театр почти рухнул. Впервые за столетнюю историю Остров Демонов превратился в Остров Ангелов, по крайней мере, на несколько часов.

Заключенные продолжали аплодировать труппе. Мне ничего не оставалось делать, как стоять в стороне. Я также им аплодировал. Сумасшедшим удалось сделать то, что ни один психиатр, психолог, воспитатель или социолог не смог добиться в этом учреждении. Когда есть свободный ум, можно думать о других возможностях воспитания.

Глава 32. Наконец-то мой script [19]

После этого дурдома, который приготовили мои друзья, они ушли за кулисы, а я занял сцену. Подошел мой черед выступить в качестве рассказчика сценария, который я написал. Исполинский труд. Но я был более расслабленным. Я решил не быть вдали от их униженности. Я хотел приблизиться к допустимой границе.

Прежде чем начать свой рассказ, я посмотрел на этих мужчин, которые вели себя как подростки, и увидел в них мальчиков, чье детство было украдено. Да, на них лежала ответственность за содеянное, они были виновны в преступлениях, но у них были разбитые жизни. Как ожидать от них спокойствия, если в детстве агрессивность превратилась в перо, которым писались основные главы истории их жизни?

Я направился в центр сцены. Мне не нужно было делать усилий, повышать голос или осуществлять какое-либо давление. Они просто успокоились в ожидании моих слов. Я быстро объяснил, что буду рассказчиком истории. Старый занавес закрылся, и Бартоломеу с остальными пошли готовиться. Я попросил зрителей обратить внимание надвижение персонажей и постараться понять, как легко сделать травму. Затем, чтобы разбудить их, я спросил:

— Если родители-защитники могут травмировать своих детей, представьте себе отсутствие таких родителей. Или присутствие родителей, способных на насилие, лишения, потери и другие формы агрессивности. Мы не хотим оправдать ошибки, а хотим показать, как возникают призраки.

Занавес открылся, и зрители заулыбались в предвкушении. Бартоломеу, переодетый в женщину, читал журнал. Его имя было Клотильда. На нем был другой парик, более изящный, чем первый. Мэр, которого в пьесе звали Ромео, был второй половинкой романтической четы. В этом была моя месть по сценарию. Оба будут максимально осмеяны. Они поженились десять лет назад, были капризными, ворчливыми, специалистами покритиковать друг друга. Они играли родителей Бартоломеу в первые годы их жизни, до того как отец умер, а мать оставила его в приюте.

Ромео только и делал, что смотрел телевизор, ругал правительство и дурно отзывался о своей работе. Донья Журема, мать Клотильды, была бесчеловечной, безалаберной, безмозглой. Клотильда была умелицей по части вышивки и сплетен. Димас и Саломау играли двух сыновей этой четы, пяти и двух лет. Остальная часть группы оставалась за кулисами, обеспечивая звук.

Не теряя времени, я начал рассказывать историю:

— Представьте себе гостиную в доме современной семьи. Красивая, замечательная женщина читает журнал мод. — Публика посмотрела на Клотильду, которая в возбуждении листала журнал с конца. И, перевирая слова пьесы, крикливо говорила: — Красивая! Красивая! Вы похожи на меня!

Я продолжил: