Покушение на Гейдриха

Квартиру мою они превратили в свинарник; все разбросали, потоптали. Девушки забились в угол. На постели лежала мертвая невестка. Пришел врач и сказал, что его уже незачем было звать. Мы попросили его написать медицинское заключение о смерти. Часов восемь привезли гроб. Я все стояла у стены, мне даже не разрешили сесть. Брата и Атю уже увезли, а потом и невестку положили в гроб и унесли. Но людей было мало, нести им было тяжело, и гроб стучал о ступеньки. У меня от этого мороз пробегал по спине, но я даже не смела заткнуть уши. Этот страшный стук мне еще долго слышался по ночам, когда весь дом замирал.

Нам гестаповцы не разрешили выходить из дому — ни мне, ни девушкам, только через несколько дней они смогли пойти на работу. Рядом, в квартире Моравцовых, постоянно дежурили гестаповцы. Они все ждали, что появится какой-нибудь парашютист, не знавший об аресте Моравцовых, но никто так и не пришел. Потом гестаповцы арендовали аптеку напротив и оттуда наблюдали в бинокль за окнами квартиры. Так продолжалось несколько недель…

Никого гестаповцы не поймали.

Мне отдали канарейку Моравцовых и собаку Бобика. По утрам, в восемь часов, я выводила пса на прогулку, меня сопровождал гестаповец. Одна я выходить не имела права. Мы шли в парк и обратно: гестаповец, собака и я. На обратном пути гестаповец разрешал мне купить что-нибудь поесть…

Хуже всего было ночью. Мне все время слышался стук гроба по ступенькам. Я молилась.

Из наших больше никто не вернулся. Они погибли, кажется, в Маутхаузене. Мирек — где-то за границей. Потом и Бобик околел, и канарейка. Одна я живу. У меня остались фотографии родных. Я часто смотрю на них, разговариваю с ними. Обычно по воскресеньям после обеда оденусь в праздничное, уборку сделаю и чего-то жду, чего и зачем — не знаю. Старики вообще всегда одиноки. Главное — знать бы, что они погибли не зря… Это меня больше всего волнует.

ЧТО РАССКАЗАЛ СВИДЕТЕЛЬ ВО ВТОРОЙ РАЗ

Сижу. Думал, меня вызовут переводить. Но им было не до меня, все носились вверх-вниз по этажам: что-то, видно, случилось. Один раз мимо прошел Флейшер и дико на меня посмотрел. Вспомнил, наверное, что я разрешил Моравцовой выйти в туалет.

Старика и Атю, наверное, уже допросили.

Было, кажется, часов двенадцать, я собрался пойти поесть, как в дверях появился Паннвиц и приказал:

— Едем!

Я надел пальто и пошел.

На улице стояло несколько автомашин. Мы ехали той же улицей, что и на рассвете. Нас провожали ненавидящими взглядами. Люди разбегались. Мы снова ехали на Жижков. Флейшер молчал. Остановились неподалеку от дома, где жили Моравцовы, но вошли в другой дом, почти напротив, немного наискосок.

Гестаповцы шли уверенно, не глядя по сторонам. Поднявшись по лестнице, не помню, на какой этаж, Флейшер позвонил. Раздались шаги, и кто-то посмотрел на нас изнутри в глазок. Паннвиц, заметив это, разъярился, и гестаповцы все разом навалились на дверь. Мгновение — и дверь затрещала, но не успели они навалиться еще раз — ее открыли: на пороге стояла какая-то женщина, а в коридоре метнулся мужчина и скрылся в ванной. Гершельман выхватил револьвер и выстрелил. Остальные бросились внутрь, а я выскочил на лестницу и тут только увидел табличку на дверях: «Ян Зеленка, учитель». Зеленка, значит…

Из ванной донесся мужской голос, мне не пришлось переводить. Он крикнул по-немецки:

— Не стреляйте! Я выхожу.

Гестаповцы опешили, но Флейшер остановил их жестом, а сам держал револьвер наизготовку. Дверь ванной открылась, из нее вышел пан Зеленка, сделал два или три шага. Паннвиц бросился к нему, но в тот же момент Зеленка споткнулся, взмахнул руками и упал.

Он проглотил яд.

Флейшер в бешенстве выругался.

Они завернули тело в ковер и куда-то увезли. Наверное, к врачу. Комиссар хотел, чтобы ему промыли желудок. Но учитель был мертв.

Обратно они ехали в мрачном настроении. Мне опять не велено было выходить из канцелярии, поскольку я еще мог понадобиться в этот же день.

Я сел за свой стол. Время мучительно тянулось. Дело шло к вечеру, а я все ждал. Заходило солнце. Я съел булку и кусок колбасы. Собрался было поработать, взялся за переводы, но дело не двигалось. Из головы не шло пережитое. Мысли путались. После того, как неделю назад нацисты сожгли Лидице, они по этому случаю устроили торжество. Один из гестаповцев на следующий день мне рассказал:

— Мы ничего там не нашли. Никого они не укрывали, но все это выглядело потрясающе красиво…

«Где же сейчас эти парашютисты? — подумал я. — знают ли они о случившемся на Жижкове? Сообщил ли им кто-нибудь об этом?»

Беготня по лестницам в гестапо не прекращалась. За окном уже было темно. Я вышел из комнаты и спросил первого попавшегося гестаповца, что нового. Он таинственно улыбнулся и ответил, что скоро поедем.

— Куда?

— Брать тех террористов…

— Уже известно, где они?

Он пожал плечами, а вскоре, придя от Паннвица, сообщил, что приказ о запрете покидать здание не отменен. Никому нельзя никуда отлучаться. Состояние боевой готовности.

В час или в два ночи объявили, что скоро выезжаем.