Покушение на Россию

Сегодня большинством овладело предчувствие, что уход Ельцина означает конец большого разрушительного этапа реформ. Мы не знаем, куда смогут толкнуть страну с этого распутья теневые силы, которые борются во власти. Мы пока что не собрались с мыслями и духом, чтобы решительно влиять на их борьбу. Может быть, новый, начавшийся этап будет еще более разрушительным. А может, что-то начнут восстанавливать и строить.

Увидим. Но уповать на «добрые теневые силы» нельзя. Наше дело — несмотря ни на что, самим собираться с мыслями и с духом. Давайте обдумаем одну вещь — наше отношение к науке. К науке вообще и особенно к той науке, которую мы имели — советской науке.

Почему этот вопрос для нас важен? Прежде всего потому, что есть, на мой взгляд, в нашем нынешнем патриотическом (и поневоле антизападническом) умонастроении фальшивая нота — принижать, а то и отвергать науку, как разновидность «чужебесия», которое пришло к нам с Запада. И нота эта не просто фальшива, она действенна, из нее вырастают сначала установки массового сознания, а потом и политические позиции.

Путь этот для нас гибельный по той простой причине, что весь мир современной техники, без которого уже не может прокормиться и выжить ни человечество, ни русский народ, вырос и вырастает из науки. Когда слышишь от православного патриота, что, мол, русский танк Т-34, «Катюша» или полет Юрия Гагарина — это хорошо, а всякие там Эйнштейны или Дарвин с его теорией происхождения человека — бесовщина, то это прискорбно. Это значит, что в уме его «прервалась цепь времен». Ведь и «Катюша», и ракета Гагарина — желуди на дубе науки. Если корней не станет видеть наш коллективный разум, то с нами можно делать все, что захотят.

Тут надо сказать, что антинаучная позиция — вовсе не православная. Скорее, она проистекает из «религиозного невежества», часто простодушного. Как раз наше счастье в том, что Православие, заложившее основы нашей культуры, не было ни мрачным, ни темным. Оно никогда не вступало в бой с наукой, как это было у католиков, да и на первых порах у протестантов. Я сам малосведущ в вопросах религии, но «с другой стороны», от истории науки, знаю, что западные церкви, слишком занявшись земным политическим и общественным обустройством, поневоле втянулись в борьбу с наукой из-за ее чисто земного идеологического влияния. У нас как-то лучше умели разделять и примирять духовное и земное. Потому и не возникало у нас религиозных течений вроде алхимии, но и не было нужды Церкви запрещать чисто научные книги (того же Дарвина).

Возможно, потому и наука — совершенно необычный, особый способ познания мира — зародилась не у нас, а на Западе. Но это неважно. В этом смысле человечество едино, и считаться глупо — кто изобрел колесо, кто паровоз, а кто приручил лошадь. Великие достижения быстро осваивались разумным человеком, а наука — одно из таких достижений.

Другое дело, что западная наука, укореняясь в других самобытных цивилизациях, становилась частью их собственной культуры. Не теряя, конечно, при этом своего корня — научного метода, особенного научного взгляда на мир и на объект познания. Тут наши западники, которые преувеличивают интернациональный характер науки, ошибаются. Русская наука (как и японская или китайская) питается соками родной культуры, и в то же время питает культуру.

Так что сегодня наша наука уже является силой, «образующей народ». Лишившись ее, обув лапти и запалив лучину, мы бы перестали быть русскими (даже если предположить, что нас при этом кто-нибудь не сожрал). А с наукой мы останемся русскими даже в лаптях — если придется собирать по крохам на новые лаборатории и заводы.

В чем же влияние культуры на науку и почему наша наука была не «чужебесием», а порождением нашей родной земли — как Пушкин, какие бы там капельки крови у него ни находили?

Суть научного метода в том, что человек отделяет себя от мира. Он — субъект, исследователь, а мир — объект. И, как объект изучения, он лишен души и святости. Мир — холодное бесконечное пространство, в котором движутся песчинки-планеты. Недавно видный ученый Жак Моно писал, что человек «подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям».

Такое разделение давало ученому силу («свободу познания»). Но на Западе получилось так, что этот научный метод «победил культуру», и такое отношение к миру («вещам») из науки перешло в мировоззрение, в массовое сознание. Отсюда, кстати, выросло и новое представление о свободах, о собственности — многие стороны «рыночной экономики». Человек стал «господином вещей».