Покушение в Варшаве

Если бы Александр Христофорович знал, что творится в его доме, он бы собственными руками зарезал не только всех Демидовых, но и бабушку Бибикову, а с ней принца Хозрев-Мирзу и его злополучное посольство. А Катьку выдрал. Ей-богу! Маленьких не трогал. Но сейчас взрослую девицу – через колено и ремнем по заднице.

Однако, к счастью, Бенкендорф пребывал в глубоком неведении и был так занят, что у него в голове просто не уместились бы частные дела. Арест всех заговорщиков накануне коронации не вызвал в Варшаве фурора, потому что о нем никто не знал. Даже государь. Зачем? Александр Христофорович делал свое дело, вернее III отделение шустрило, а он направлял.

Все обещания были исполнены. Яна внезапно, до торжества, увезла детей из города. Ее поступок был воспринят как демарш и лег пятном на весь род Потоцких. Пусть. Зато сыновья графини в безопасности.

Мог ли Бенкендорф ее винить? Мог и винил. Хотел ли новой близости? Нет. Уже и с Апраксиной-то не знал, что делать и куда его понесло? К счастью, дама понимала, что их связь не прочнее мыльного пузыря.

День коронации он пережил, как на иголках: всюду мерещились подвохи, когорты заговорщиков и тайные общества. Из Петербурга доставили императорскую корону.

– Я хочу показать, что для обоих народов есть только один венец, – изрек Никс.

Но Александр Христофорович боялся, как бы выставленную в тронном покое корону не украли, кому сказать – засмеют. Людей-то целые толпы, и все хотят поглазеть на два ряда жемчужин да пуд бриллиантов.

Расслабился только, когда церемония началась и в зал вступила императорская чета. На лице у государя застыла неподдельная строгость. Шарлотта улыбалась до судорог в скулах. Своей абсолютной классической красотой она затмевала других дам. Хорошо, что Яна уехала. Она бы не пережила такого торжества врагов! Высокого роста, сухощавая императрица не запрокидывала голову, а могла, напротив, склонять ее долу и все равно оставалась заметно выше присутствующих. Только муж превосходил ее.

За родителями шел невероятно серьезный наследник. Он еще не привык к большим выходам, и каждый шаг давался ему как бы через силу.

Потом великий князь с супругой. Досада у Константина: «Опять не я», и вечный испуг у Жансю: «Только бы он сдержался!»

Все это Александр Христофорович считывал с чужих физиономий, как купцы пьют чай из блюдца. Интересной показалась толпа. В коронационном зале пышная, на улице веселая и шумная. Войска стояли шпалерами от Круликарни до самого кафедрального собора. Русские и поляки вместе. Даже самый придирчивый глаз не заметил бы в тот момент малейшей разницы. Они с охотой приветствовали своего императора. И эта радость разрывала сердца тех, кто задумал иное.

Море людских голов. На площади, в окнах домов, на крышах. Все машут. «Я обольщаю себя?» – спросил Бенкендорф. Откуда же тогда взялись эти мальчики? Подпрапорщики и студенты? Не двести, но и двадцати для цареубийства достаточно. Сколько еще тех, кто сам не пошел, но направлял, внушал, а потом отступил в тень?

От взгляда шефа жандармов не укрылось, что многие в зале, несмотря на внешнюю радость, печальны. Даже в отчаянии. Там дрогнула бровь. Там опустился уголок рта, там руки в белых перчатках послушно захлопали, когда августейшее семейство вошло в двери, а потом остановились, не донеся ладонь до ладони. Насильно мил не будешь. Но и вечно притворяться обиженными, выманивая компенсацию, – дурная привычка.

Император между тем поднялся на ступени трона под балдахином, взял корону. Спокойно и торжественно возложил ее на себя. А затем начал наизусть читать слова присяги. По-французски. Что было уступкой. Международный язык сглаживает шероховатости. Говори он по-русски, это бы резануло ухо подданных. Да сколько можно с ними носиться?!

Бенкендорф взглянул на русских вельмож и военных, присутствовавших в зале. Стыд, негодование, унижение, скрытые за нарисованными, как у балаганной труппы, улыбками. Их император оказывает ничем не заслуженную честь вероломной, кичливой нации, на которую еще ни разу, ни в чем нельзя было положиться. Эти люди роптали бы в голос, если бы упреки в адрес государя не вставали бы у них поперек горла. Привычка к подчинению – великая сила.

Шурка понимал их всей душой. Опыт говорил ему одно. Ум требовал другого. «Они предадут!», «Нужен мир».

После коронации торжественная процессия двинулась в кафедральный собор Иоанна Крестителя, где православный царь слушал латинский молебен и имел возможность оценить, как удобно сидеть во время литургии.

На лицах кардинала-примаса и помогавших ему епископов застыло удивление, не сходившее с них в продолжение всей службы. Это чувство легко было приписать недоверию и непониманию, как можно просить Бога за владыку иной конфессии, провозглашая ему долгие лета царствования.