Пол и секуляризм

Те, кто создавал современные женские движения, могли выбрать секс, потому что он не нес с собой тех карающих последствий, которые он нес для предшествующих поколений женщин, и мы, в общем и целом, выбрали секс. Это победа была одновременно поддержана историческими обстоятельствами и оборвана ими, но мы точно завоевали ее для себя не из ложного сознания, а из желания и устремления к свободе. Это не означает, что сексуальное насилие прекратило ограничивать наши возможности и влиять на них. Но это в то же время подчеркивает потенциал женщин для автономии и власти… Мы выступили в долгий поход[404].

Такое видение сексуальной свободы и автономии женщин было сформулировано феминистками в категориях прогрессивного нарратива либеральной демократии в определенный момент истории западного феминизма и неолиберального капитализма. Эмили Мартин предполагает, что конец фордистского массового производства и наступление «эры гибкого накопления», основанной на массовом потреблении, привел к трансформации восприятия тела[405]. Сексуальное тело, как она пишет, сменило тело трудящееся, и возник дискурс сексуальной свободы. Он встроился в общий публичный дискурс через рекламу и медиа. Это радикальное переутверждение женской агентности предполагало универсальность, даже когда признавался исторический контекст: существовало естественное желание — «побуждение к свободе», — ставшее возможным, это можно сказать наверняка, благодаря новым репродуктивным технологиям и юридическим реформам, имевшими специфический исторический характер. По словам составителей сборника «Власть желания», современные женщины больше не сталкиваются с «теми карательными последствиями» — то есть с нежелательными беременностями или, в случае лесбиянок, с уголовным преследованием — которые вытекают из нерегулируемых сексуальных отношений. В результате женщины смогли наконец осуществить давнюю мечту о сексе, основанном на ее индивидуальном желании — только на ее выборе, — а не на ее потребности определить свою женственность как объект желания мужчины.

Утверждение сексуальных гражданских прав в категориях индивидуальной сексуальной агентности женщины пришло вместе с притязанием на универсальность, которое смутило некоторых критиков, не в последнюю очередь потому, что стало стандартом для международного регулирования в протоколах ООН, неправительственных организаций и других органов. Летисия Сабсей, со ссылкой на Фуко, отмечает, что «овеществление субъекта-носителя сексуальных прав предполагает, что гендер и сексуальность — универсальные привилегии, а не специфический результат социальной и политической борьбы»[406]. Мы можем добавить, что акцент на сексуальной агентности рассматривался как фактор, заслонявший не менее насущные вопросы об экономической, политической и социальной агентности. Универсальный аспект этой свободы «имел неприходящее значение для консолидации европейской и евро-американской идентичности», отмечает Джозеф Массад в своей резкой критике западного либерализма[407]. Точно так же Сабсей добавляет, что сексуальное гражданство (пользование правом на сексуальную свободу) становится «маркером, который отличает так называемые передовые западные демократии от их „неразвитых“ других»[408]. То, что для одних было мерилом независимости всех женщин от ограничений патриархата, для других стало признаком цивилизационного превосходства.