Поль Робсон

Робсон чуть замедлил шаг, пропустил вперед Эсланду и Мэри Сетон и невозмутимо прошел мимо штурмовиков, едва не задев одного из них плечом. Он не остановился и не обернулся на грубый окрик, но Эсланда, взявшая мужа под руку, почувствовала, как напряжены его мышцы.

После встречи со штурмовиками Поль и слышать не хотел о продолжении прогулки. Возвратившись в гостиницу, Робсон мрачно произнес: «В тридцатом году меня встречали здесь дружелюбнее» — и до наступления сумерек не проронил ни слова.

На вокзал они пришли за полтора часа до отправления поезда на Москву. Робсон заметно повеселел, шутливо приказал Эсланде заняться оформлением их билетов и багажа, с подчеркнутой любезностью предложил Сетон опереться на его руку и медленно двинулся вдоль платформы, которая постепенно наполнялась пассажирами и провожающими. Поль и Мэри дошли до конца перрона, а когда повернули, то обнаружили, что путь им преградил отряд штурмовиков.

— Идите вперед и продолжайте вести себя так, словно вокруг ничего не происходит, — шепнул Робсон спутнице.

Штурмовики молча расступились, позволив Робсону и Сетон сделать несколько шагов, а потом окружили их плотным кольцом.

— Через минуту-другую эти молодчики, пожалуй, набросятся на нас, — спокойно сказал Робсон побледневшей от испуга Сетон. — Сейчас главное — не показывать своего страха и сохранять хладнокровие.

Никто из штурмовиков не доставал Полю даже до плеча. Он бесстрастно смотрел на обступивших его фашистов сверху вниз, но только подоспевшая Эсланда понимала, каких усилий стоит ему это внешнее спокойствие. Увидев взволнованное лицо жены, Робсон ободряюще улыбнулся ей.

— Они, видимо, приняли тебя и Мэри за немецких женщин и решили защитить вас от опасности, которой вы подвергаетесь в обществе цветного недочеловека.

— Поль, может быть, следует показать им наши паспорта?

— Судя по их зловещему молчанию, от нас этого пока не требуется. Я думаю, нам лучше воздержаться от более близкого знакомства.

К платформе подали поезд, и толпа, с любопытством наблюдавшая за происходившим на перроне, устремилась к вагонам. Не произнося ни слова, Робсон шагнул вперед. Заслонявший ему дорогу штурмовик в нерешительности обернулся на стоявшего чуть поодаль толстяка в темной широкополой шляпе и черном кожаном пальто. Тот едва заметно кивнул, и через несколько минут Робсоны и Мэри Сетон в последний раз увидели своих «провожатых» из окна комфортабельного вагона…

Тогда, во время его первого приезда в Берлин, немецкие друзья отзывались о Гитлере и его национал-социалистской партии с насмешкой. Во всяком случае, Робсон не припоминал, чтобы кто-то говорил о фашистах как о реальной политической силе, усматривал в них угрозу для будущего Германии. Один видный деятель социал-демократической партии в беседе с Робсоном не без гордости утверждал, что легальное существование фашистов служит подтверждением прочности демократических устоев Веймарской республики.

Вспомнив об этом, Поль горько усмехнулся. Где он сейчас, этот благодушно настроенный социал-демократ? Томится вместе со своими товарищами по партии в концентрационном лагере? Или, подобно Максу Рейнхардту, Бертольту Брехту, Гансу Эйслеру и многим другим, не стал дожидаться разгула фашистского террора и предпочел добровольное изгнание, жизнь в эмиграции в недосягаемой для гитлеровцев европейской стране или за океаном?

К вечеру 23 декабря поезд пересек советскую границу и сделал остановку на станции Негорелое. Робсоп вышел из вагона и прошел по заснеженному перрону. Его внимание привлек огромный плакат, висевший на здании станции. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — гласила надпись, сделанная на английском, французском, немецком и русском языках. Советские пограничники с вежливой предупредительностью осмотрели багаж Робсонов, проверили их паспорта. Офицер-таможенник на хорошем английском языке осведомился о цели приезда в СССР и, получив ответ, вдруг сказал, что в паспортах Поля и Эсланды отсутствуют необходимые отметки.

— Сожалею, — сочувственно вымолвил он, глядя на расстроенные лица Робсонов, — но у вас остается только один выход: немедленно позвонить в Москву и получить соответствующее разрешение.

Эсланда и Мэри Сетон отправились на переговорный пункт, а Поль вместе с пограничниками прошел в помещение таможни. Когда женщины, удрученные безуспешными попытками дозвониться в Москву, вернулись в таможню, там в буквальном смысле яблоку было негде упасть. Все свободные от службы пограничники собрались послушать Робсона. На столе стоял извлеченный из чемодана Поля патефон, на вращающемся диске которого одна за другой сменялись грампластинки, привезенные Робсоном для подарков советским друзьям. Звучали вступительные аккорды фортепиано Ларри Брауна, и Поль под фонограмму, заглушая собственный записанный голос, пел любимые песни.

Уже потом в поезде, следовавшем до Москвы, он, растроганный до глубины души восторженным приемом, подумает, что провожавший его до вагона офицер вернул ему паспорта, кажется, так и не получив разрешения из Москвы…