Поль Робсон

В большой толпе людей, подошедших к вагону на Белорусском вокзале, Поль сразу отыскал два знакомых, приветливо улыбающихся лица. Он, волнуясь, вышел из поезда и попал в крепкие объятия Сергея Эйзенштейна. Горячо поприветствовал Робсона Эдуард Тиссэ, неизменный оператор Эйзенштейна, сопровождавший его в 1930 году в поездке по США и Мексике.

Эйзенштейн, сняв с головы плоскую меховую шапку-кубанку, тепло поздоровался с вышедшими из вагона Эсландой и Мэри и представил их собравшимся на перроне, среди которых находились драматург Александр Афиногенов, ученик Эйзенштейна, его ассистент — практикант двадцатишестилетний американец Джей Лейда, филадельфийский негр Вейланд Родд, снимавшийся в советских фильмах.

Энергичный Эйзенштейн проводил Робсонов до гостиницы «Националь», где для них были заказаны номера, терпеливо подождал, пока они немного отдохнут с дороги, а затем, не слушая робких возражений Эсланды, увез Поля в свою квартиру на Воробьевых горах рядом с Москинокомбинатом, как именовалась тогда будущая киностудия «Мосфильм». Пока Эйзенштейн выяснял на кухне, чем его домашние намереваются угостить гостя, Робсон разглядывал квартиру режиссера. Мебель только самая необходимая: у массивного стола, заваленного рукописями, стоит старое кожаное кресло, несколько разностильных стульев. Стены от пола до потолка заставлены стеллажами с книгами. В углах кабинета — резные деревянные изображения апостолов. Из круглой рамы выдается половина большого глобуса. Много фотографий, на которых Эйзенштейн запечатлен с друзьями, людьми искусства. Среди них Поль узнал голландского режиссера Нориса Ивенса, мексиканского художника Диего Риверу, прославленного киноактера Дугласа Фербенкса.

После обеда, вкусно приготовленного домашней работницей Эйзенштейна, которую тот ласково называл «тетей Пашей», Поль и хозяин дома перешли в тесную комнатушку, также сплошь заставленную стеллажами с книгами. В беседе выяснилось, что они сверстники, что для обоих 1925 год стал знаменательным: Эйзенштейн создал знаменитый «Броненосец «Потемкин», а Робсон выступил с первым концертом, принесшим ему всеамериканскую известность.

Беседовали долго, испытывая удовольствие от общения друг с другом. Эйзенштейн, вспомнив об их знакомстве в гарлемском кафе, с горечью говорил об «Америке тридцатого года, Америке антисоветской, империалистической Америке Гувера». Почти два года работал он в США и Мексике, но ни один из его проектов не был завершен. Владельцев киностудии «Парамаунт» не устраивали намерения советского режиссера экранизировать «Железный поток» А. Серафимовича или «Американскую трагедию» Теодора Драйзера. После разрыва контракта с «Парамаунт» и отказа американских властей продлить разрешение на пребывание группы Эйзенштейна в США режиссер на средства друзей-писателей Эптона Синклера и Теодора Драйзера, мексиканских художников Диего Риверы и Давида Сикейроса приступил в Мексике к съемкам фильма об истории этой страны с доколумбовых времен до революционных событий 1910–1917 годов, когда мексиканский народ вел героическую борьбу против феодально-деспотической тирании и иностранного гнета. Снятый материал, более семидесяти тысяч метров пленки, был отправлен для проявки в Голливуд и не был возвращен режиссеру.

Когда Эйзенштейн как бы невзначай спросил Робсона, не доводилось ли ему видеть американский фильм «Буря над Мексикой», смонтированный продюсером Солом Лессером из материала незавершенной картины о Мексике, тот уловил в его интонации глубоко запрятанную тревогу и боль художника, насильно разлученного со своим любимым детищем. Услышав отрицательный ответ, Эйзенштейн с облегчением вздохнул. Его лицо повеселело:

— В самые первые дни пребывания в Америке довелось мне выступать в Атлантик-Сити перед кинопрокатчиками. Убей меня бог, если я помню хоть одно слово из того, что я им наговорил! Смутно помню, что оступился, чуть не слетев с трибуны президиума, после выступления. И, как сквозь сон, вспоминаю ужасный удар по моей спине гиганта-верзилы Сэма Катца, главы мирового проката тогдашнего «Парамаунта». «Я не знаю, какой вы режиссер, — проревел он, — но продавать картины я нанял бы вас немедленно!» Забавной вышла встреча в Голливуде с актером Эмилем Яннингсом, с которым я познакомился в двадцать девятом году в Берлине, — рассказывал, смеясь, Эйзенштейн. — Он горячо убеждал меня поставить второго «Потемкина». На этот раз — фаворита Екатерины. Конечно, с ним в главной роли! «У Потемкина был один глаз. Если фильм будете ставить вы — я вырву себе глаз!»

Эйзенштейн помолчал немного, а потом неожиданно резко произнес: