Полдень, XXI век, 2009 № 05

Мое правое бедро было разорвано шипами до мяса. Точно так же, но непонятно чем, было разорвано правое бедро Танкера. На моей башке был стесан достаточно большой кусок кожи с волосами, и то же самое было на голове Танкера. Только часть моих волос осталась на проклятом ржавом столбе, а кусок скальпа толстячка… а фиг его знает, где он был.

Помню, как дядя Женя, как раз шедший с работы, поливал перекисью наши раны. Мне было щекотно, Танкер же орал, как мучимый всеми чертями ада. Оба одинаково перебинтованные, мы похромали каждый к себе домой. Ему рядом, мне через квартал.

Через пару дней дядя Женя зашел ко мне. Он не любил излишнюю грубость ни в жизни, ни на футболе и считал, что грубияна всегда надо наказывать — так или иначе. Оказывается, дядя Женя потом подробно и дотошно расспросил ребят о том, что произошло. Все как один — 19 человек в один голос — подтвердили, что Зюзик влетел мне прямой ногой в бедро (вообще удивительно, что ничего не сломал мне), я пролетел метра два и врезался башкой. Ни я, ни Зюзик, ни Черемуха (дичайшей грубости игрок) — никто другой Танкера не трогал. Более того, это подтвердила какая-то бабка, выгуливавшая свою мерзкую псинку как раз рядом с полем. Откуда, почему на Сашке (так, как оказалось, звали нашего Гаргантюа-вратаря) оказались такие же раны, как на мне, — никто понять не мог. Все решили, что Танкер упал на какие-то подлые камни, часто встречавшиеся в песке. Проверять, есть ли камни, никто не стал.

А дядя Женя проверил. Место, где лежал Саша, он запомнил — чуть ли не единственное на всем поле место, где не было ни камешка, ни палочки, ни веточки. Странно, мягко говоря.

Дядя Женя рассказал это на работе, в поликлинике. И его сотрудница, Зоя Михайловна, онколог, женщина с богатейшим опытом, какими-то неимоверными знакомствами и гиперэнциклопедическими знаниями, заинтересовалась мной да попросила, чтобы я зашел к ней. Что-то странное и любопытное она должна была мне сказать.

Я зашел. Зоя Михайловна — сморщенное яблочко, обрамленное копной рыжих волос, — сразу взяла метафорического быка за метафорические же рога и рассказала следующее.

Есть люди… определенно, люди… Зоя Михайловна назвала их Зеркальными, которые в результате физической травмы или каких-то мощных эмоциональных встрясок приобрели дикую способность — их тело автоматически отбрасывало эмоции или физические ощущения. Отбрасывало случайному адресату, не обязательно источнику. Никакой закономерности, когда это происходит, обнаружено не было. Зеркальный мог полгода жить, ощущать все, что может ощущать живой человек, и ничего не происходило. А потом вдруг в течение пары недель он отчаянно зеркалил любовь, боль, щекотку, оргазмистические ощущения, симпатию — все. Потом снова период спокойствия — хоть люби его, хоть ненавидь — назад ни к кому ничего не вернется. В общем, никаких закономерностей не было, кроме одной, и очень неприятной. Мерзкой и фатальной.

Все Зеркальные рано или поздно (причем скорее рано, чем поздно) заболевали раком мозга. Все без исключения. Причину такой смертельной определенности определить пока не представлялось возможным; наверное, кризисы, при которых проявлялись способности Зеркальных, были настолько сильными, что нарушали что-то в работе мозга. Что-то, из-за чего в голове появлялась медленно тикающая бомба опухоли. Сильнее способность — быстрее и прожорливее опухоль.

Зарегистрированных Зеркальных, отпасовывающих назад эмоции, было 42 на всю Украину. Возвращающих боль и удовольствия — двое. Причем оба уже были приговорены и доживали последние месяцы, если не недели.

«Андрей, вы можете верить или не верить этому… Но я бы порекомендовала вам пройти у нас обследование. Судя по всему, вы — Зеркальный», — завершила рассказ Зоя Михайловна, затягиваясь крепчайшим «Кэмелом».

Я сам себя удивил тем, насколько спокойно воспринялось рассказанное. Если все это правда — обречен. Причем обречен быстро и болезненно. Вдруг, неожиданно для самого себя, я рассмеялся:

— Зоя Михайловна, а зачем обследование?

Умные глаза прищурились.

— Чтобы знать наверняка.

— А чем мне это поможет? Умирать, зная это или не зная, — все равно умирать.

— Ну, не спеши пока. Кое-что мы тоже можем. Если определим на ранней стадии и опухоль будет операбельна — фифти-фифти. Можем и вылечить.

— А можете и не?

— А можем и не. Но пятьдесят процентов — уже хорошо. Поверь мне.

Я поверил.

Небольшой приступ клаустрофобии в гробу томографа. Потом — результат. Чист. Пока. Обязавшись заходить раз в три месяца и сразу, если будут проблемы, я покинул подозрительно приветливых врачей.

Шло время. Зеркальность моя проявилась во всей красоте. Иногда к месту, иногда к стыду. Иногда я просто не знал, куда и каким бумерангом бьет мое тело.