Полдень, XXI век, 2009 № 01

Слуга уловил мгновенную смену настроения хозяина, но не понял её причин. Да и не особо пытался: у этих высокородных семь пятниц на неделе. У него на языке вертелся вопрос, все ли, сражавшиеся с драконом, спиваются, как сэр Бэкон. Однако он вовремя сообразил, что как раз сегодня вместо ответа легко можно огрести по шее. Неспешный завтрак продолжался в молчании, и к концу его барон основательно нагрузился. Когда слуга привёл оседланных и навьюченных лошадей, барон стоял у дуба, держась за него рукой, и благодаря его гордой величественной осанке было особенно хорошо заметно, что земля под ним предательски зыбится. Слуга с неудовольствием поджал губы и подвёл баронского конягу вплотную к хозяину, повернул его боком, ткнув кулаком в круп.

— И куда же вы поедете такой хороший?

— Не твоё это дело, — ровным мёртвым голосом ответствовал барон, аккуратно и медленно надевая на сапог стремя.

— Давайте-ка сюда ваш сундучок, а то, неровен час, потеряете, напившись-то с утра, — проворчал слуга.

— Но… это… но ты у меня смотри! — грозно изрёк рыцарь, со второй попытки утвердился на коне и тронул поводья.

— Не извольте беспокоиться, сэр, — насмешливо буркнул слуга.

Просветлевший туман всё так же плотно окутывал землю, и в нём подавали утренние голоса птицы, нимало не тревожимые стуком копыт. Очередная баронская усобица, совсем недавно прокатившаяся этими краями, оставила по себе множество бесхозных лошадей. Взнузданные, полуголодные, зачастую раненые, они шлялись по лесным тропам и полянам, решительно не зная, что делать со свалившейся на них в одночасье свободой. Волки жировали.

Объезжая лежащий поперёк тропы трухлявый ствол, слуга напоролся глазом на сухую ветку, зашипел от внезапной боли.

— Будь моя воля… — произнёс он тихо и зло. Барон, тем не менее, расслышал.

— Ну и?.. — с мутным пьяным интересом осведомился он.

— Я говорю: будь моя воля, я бы здешнего лесничего голым на лошадь посадил и пустил в этот лес кататься. Будь я высокородным, я бы его в золотари не принял.

Барон икнул и расхохотался.

— В золотари? Почётным и непренебрегаемым правом высокородного господина является разгребание дерьма за от веку положенным оному высокородному господину сюзереном, — назидательно произнёс он. — Означенным же правом пренебрегающий и почтения оному не воздающий неблагодарным и недостойным есть и подлежащим всемерному порицанию. Будь моя воля, я был бы сейчас в сотне лиг от этого леса.

— В своём замке? — не понял слуга. Барон фыркнул.

— Будь моя воля, мой замок стоял бы где-то на скале в море, где, кроме него, ничего бы не могло поместиться. Будь моя воля, я сам себе отсыпал бы золотые, снабжал провиантом, жаловал наградами, превозносил и оказывал военную помощь только за то, что я — это я и никто другой. И за это же любил бы. И рожал бы себе сыновей.

— Несладко вам, как видно, живётся, — сказал слуга. Это прозвучало издевательски, и он поспешно добавил: — Впрочем, у каждого сословия свои горести.

— Будь моя воля, — тупо гнул своё барон, — всех, кого я положил трупом во славу маркиза, короля и Британии, я воскресил бы — здесь и немедленно.

Барона явно заносило не туда. Поскольку слышал его один лишь слуга, вернее было бы сказать: заносило в ту область, которой для слуги просто не существовало. Впервые за свою долгую жизнь слуга чувствовал себя… У него не было слов, чтобы выразить. Как будто на его парадной одежде появляются и растут грязные жирные пятна, и он тупо наблюдает за этим, не в силах ничего сделать. Никогда не знавший своих родителей, с детских лет привыкший полагаться только на себя, стыда за кого-то другого он никогда раньше не испытывал. В той самой груде тел, где когда-то ворочался и заразительно ржал сэр Бэкон, был и слуга — оглушённый, с поломанными рёбрами, распоротой голенью и свёрнутой набок челюстью. Барон вряд ли помнил это: слуга вот не помнил ни барона, ни того, о чём там распространялся приваленный конём чернобородый титан, ставший впоследствии вечно пьяной развалиной. Одно он знал точно: он убивал тех, кто пытался убить его. То, что все они оказались врагами маркиза, короля и Британии, — на то воля неба, которая слугу не занимала. У него была своя. Была — в отличие от золотых, провианта и наград. В отличие от жены и дома. Сладко ли жилось ему? Но ведь жил…

— Будь твоя воля… — с отвращением продолжал барон. — Кто живёт по своей воле, кто по своей воле родился? Всё, что движет нами, — лишь голод, страх, вожделения или приказ господина. Быть свободным, как птица, — а что это значит? Надрываясь, вить гнездо, надрываясь, кормить птенцов… И жрать, всё время жрать, чтобы не замёрзнуть, чтобы летать… А в радость ли им такой полёт? И посмотри, везде ведь одно и то же, что у людей, что у тварей божьих. Свобода, воля… Где ты видел свободу, человече?

Слуга с досадой чувствовал, как стремительно падает его уважение к хозяину. В век, когда сама жизнь человеческая ценилась не особенно высоко, ему было куда падать.

— Но ведь для чего-то придумано это слово, — с плохо скрытым вызовом произнёс он, — или с тех пор оно стало ненужным?