Полдень, XXI век, 2010 № 05

Очевидно, долгие дни в ожидании прихода Армады не прошли для него даром, ибо звериным чутьём первобытного охотника почувствовал он чужое присутствие. Осторожно и плавно, чтобы, не дай бог, не спугнуть и не выдать своего беспокойства, он повернул голову влево. Так и есть. В нескольких шагах на пригорочке стояло нечто узнаваемое, нечто среднее между гиеной и шакалом. Он их никогда не различал и знал только, что раньше в этих краях они не водились, а очутились здесь исключительно благодаря Армаде, вовремя успев удрать от неё. Вот, значит, кто жрёт моих мышей, зло подумалось ему, ну-ну.

Животное стояло, наклонив голову с острыми, дёргающимися ушами, готовое напасть, если повезёт, или же удрать, если понадобится. Свалявшаяся на боках шерсть топорщилась на загривке острым ёжиком, из оскаленной пасти капала слюна, а глаза тускло блеснули пару раз в лучах заходящего солнца багровым огнём. Солнце ещё висело над горизонтом раскрашенным шаром, а уже начинало темнеть…

Лишь бы оно не дёргалось, холодея, думал воин, если дёрнется, или прыгнет, или просто уйдёт восвояси — я пропал: поблизости никакого укрытия. Он любил это место и, однажды поставив здесь силки, только второй раз вернулся проверить их. Нужда заставила, поблизости и правда не осталось ни одного хоть сколь-нибудь пригодного блиндажа или окопа, отутюжено было всё на славу, уж Армада постаралась! Если осторожно подтянуть к себе автомат и прицелиться, соображал он, не сводя глаз со зверя, то попасть, в принципе, можно и еды тогда надолго хватит… И тут же прервал себя: а если промах или конвульсии? Господи, почему же так темно, ничегошеньки ведь не видать! Ладно, чёрт с ним, с шакалом, своя жизнь дороже. Надо убираться отсюда, вот заберу мышей и самый малый назад, пока еще видно куда.

И вдруг он остановился. Во рту мгновенно пересохло и стало больно глотать. Поздно, всё поздно, бежать некуда и некогда, отбегал своё, отползал. Это же было ясно, как божий день, ясно с самого начала! Вокруг не осталось ни одного более или менее целого укрытия, а значит, спрятаться негде. А значит, старый ты осёл, зверюга не появилась вдруг из-под земли, она ПРИШЛА! А значит, рыпаться уже поздно, потому как не успеть. И темнеет почему так быстро, тоже ясно…

Воин бросил взгляд на зверя, всё так же стоявшего на холмике, словно изваяние.

— Привет, подруга, — сказал он шёпотом, — тебе хорошо, ты будешь умирать стоя. Завидую…

В тот же миг почернело небо.

Тихо. Господи, как тихо и благостно! И никто тебя больше не тронет, не побеспокоит, никто не заставит ползать на брюхе по грязи и справлять нужду там же, где лежишь. Как хорошо, как сладостно и блаженно не быть, не существовать…

Мысли выплывали из пурпурного океана сознания сказочно красивыми каравеллами. Могучие корабли грациозно и величественно проплывали мимо, поворачиваясь боком, и до него откуда-то сверху доносилось хлопанье пирамид из ярких натянутых парусов, каскадами ниспадавших на палубу. Он протягивал к ним руки, привставал на носки и тянулся, тянулся изо всех сил к каждой каравелле, втайне надеясь и втайне же страшась, что надежда не сбудется. Но каравеллы по-прежнему величественно и совершенно безразлично проплывали мимо, и с каждым разом надежда в его душе таяла, а страх рос.

Когда последний корабль скрылся в дымке тумана, воин с новой силой испытал чувство одиночества. Второй раз за несколько последних дней его бросили.

И тут же он почему-то вспомнил, что сейчас конец лета, а вспомнив, понял, что давно прислушивается к далёкому рокочущему голосу, говорящему нечто странное, на первый взгляд бессвязное, но красивое и очень печальное. И сам голос звучал печально, только по мере того, как слова выстраивались в предложения, рокот уходил, интонации смягчались, и последние фразы были произнесены тихим и нежным голосом женщины. Будто кто-то стоял рядом и шептал ему на ухо…

И пустота внутри тебя чудовищна.

И последняя надежда, поддерживающая движение вперёд, тает на глазах.

И то, что вчера ещё было мечтой, сегодня становится памятью.

И то, чего ждал с замиранием сердца, проходит буднично и вскользь.

И в грядущем восстаёт осень,

И жаждешь счастья, но не имеешь возможности даже приблизиться к нему.

И помнишь то, о чём хочется забыть; и забываешь то, о чем должен помнить.

И болит давно зажившее.

И Будущее одинаково безразлично и болезненно одновременно.

И хочется плакать, но стыдно лить слезы.

И хочется смеяться, но нет причин для смеха.