Полдень, XXI век, 2012 № 01

– Послушай, Дрозд, – начал, зевает для вида, будто скучно ему и под тент забрался только для того, чтобы дождь переждать. – Вот ты долго живешь, всего повидал, даже то, что ни я, ни Слепень, ни кто иной не увидит никогда. Смотрю порой на трубы, вижу то, что никогда в жизни не видел. Да и никто не видел, хоть здесь, хоть там. Что, не так?

Дрозд разве что глаз скосил на чудика. Левой бровкой шевельнул. Хороший знак: разговор слышит.

– Ну так и скажи мне, откуда веснушки берутся? Помню на трубах твоих желтые пятна. Ведь веснушки, так ведь?

Дрозд сдвинул брови к переносице – отвянь, зануда. Уложил Дрозд вроде все в сумари. Запустил пальцы в бороду, отковырнул что-то, комочек налипшей грязи, что ли, мельком глянул на подушечки пальцев, отправил в рот, пошамкал зубами, сплюнул.

– Дрозд, так отчего же веснушки? – все не унимался Сухарь.

Затянул один сумарь, потом другой, а под руку все вопрос соседа лезет:

– Ну так чего скажешь? А?

Запустил руку в карман брезентового плаща, достал баночку, свернул крышку, палец сунул, вынул, испачканный охрой, Сухарю в щеку несколько раз ткнул, пятна-веснушки оставил. Сухарь рассмеялся – жаль зеркала нет под рукой, а то глянул бы на себя. Растянул рот в улыбке и Дрозд.

– Только не моя рука рисует, а солнцева, – сказал Дрозд, сворачивая тент. Лужица воды пролилась на Сухаря, за шиворот попало.

– Ко мне пойдем, – то ли предложил, то ли утвердил Дрозд, не поймешь его.

– Зачем? Зачем к тебе-то?

– Шоколад кому нужен?

И шоколад, и кофе не были в продуктовом наборе трубочиста. И впрямую, проси не проси, ничего лифтом на поверхность не получишь. Но нужно знать, в какую утробу опустить бумажку с просьбой. У каждого свои ходы в земле. Только не у Сухаря. Нерасторопен ли, или просто мало надо ему и вполне хватает обычного. Одно знал Сухарь твердо: за просто так такие просьбы не выполняли. В лучшем случае попросят почаще чистить какую-нибудь, а то и, наоборот, – забросить, не ходить к той или иной воздуховодке. Что там за плитку шоколада делал Дрозд, Сухарь не знал, не его это собачье дело. Но если так просто взял и отдал ее, то не слишком велика была плата.

Жила съела шоколад. Весь. Он же отказался пробовать. Отнекивался как мог, видел, что не жадная Жила. Думал: пускай все удовольствие себе оставит.

Хотел сгладить вчерашнее рукоприкладство. И даже с веснушками на щеках домой возвращался. Однако уже у самой землянки стер, подумал, что глупо, глупо. Жалея стирал.

У Дрозда сел за стол. Столешница, белая, крашеная, ровная, точно гладь водная, ножом резана и карандашом правлена. Что-то подобное, но только много меньшее, он видел в прошлой жизни: иногда бригадир Волоха будто нарочно, чтобы бригадирство свое украсить, показывал бумаги с какими-то линиями, каракулями, пальцем тыкал для верности. Да только чем можно взять такого, как Сухарь? Ему все равно что в бумаге было, можно б только в куль ее свернуть да сладости насыпать или еще какой съедобной ерунды, чтобы жёвкать, когда передых случался.

– Что это? – Сухарь пальцем провел по линиями.

– Велосипед, – бровью дернул Дрозд.

– Непохож что-то.

Дрозд брови согнал к переносице – отвянь, зануда. Сухарь отвял. Не поверил Дрозду про велосипед, потому что видел в той, подземной, жизни велосипед. Несколько раз бывал на гонках по круговому тоннелю. Ездоки наворачивали круг за кругом, а они все гадали, кто из них на очередном выскочит первым. Даже ставки делали, спорили.

– Я знаю, что у тебя в округе есть мертвая труба, – вдруг произнес Дрозд. – Отпили мне ее.

– Зачем?

Мертвая труба была. Но Сухарь взять в толк не мог – зачем соседу она.

– Шоколад кому нужен? – Дрозд опять сковырнул что-то в бороде, подвигал челюстью, сплюнул, попал прямо на резной рисунок. Плюнул уже смачно в пол и аккуратно ладонью вытер столешницу.

И вертит, словно из воздуха вынул, плитку шоколада.

«Ну зачем ему, Сухарю, мертвая труба? Да и кому она вообще нужна?» – думал Сухарь дорогой домой. Мертвыми называли трубы, за которыми не нужен уход. Что там внизу случалось, неизвестно. Бывало, что мертвые вновь оживали. Но не спиливали их не поэтому. Они же, трубы, и живые, и мертвые, словно вешки – по ним всегда сказать можно, где находишься. А когда труба одна на большое поле, то пусть лучше торчит, даже если мертвая. Отдаст он эту 1801-ю – рядышком другие торчат. Не убудет ничего.

Уже потом, на следующий день, когда тащили метровый обрубок, Сухарь подумал, что продешевил, и около землянки Дрозда спросил:

– А у тебя кофе есть?

Дрозд молча спустился в землянку, выставил на стол кофемолку, сыпанул в утробу кофейных зерен и, покрутив пальцем, показал Сухарю на ручку мельницы.

Ага, подумал Сухарь, приведя в движение жернова, все-то у него есть. Крутил ручку и разглядывал рисунок под ней: ну какой это велосипед, вот на галку похоже, кривобокую и безглазую…

Куль с кофе Сухарь обронил по дороге, нога поехала, рука ослабла – кофием стала лужа. Сухарь смотрел на расползшуюся в воде обертку: бань-небань, как ни крути – продешевил!