Полдень, XXI век (февраль 2012)

В Москве они, впрочем, не задержались. Мама не могла найти работу: тень загадочного Васи давала о себе знать. Жизнь мотала их долго по всей огромной стране, пока не выплеснула у знакомого станционного поселка. И событий в жизни Антошки к тому времени произошло чересчур много, чтобы помнить о судьбе странной игрушки.

* * *

Стрельников скорее понял, чем вспомнил, что человечек все еще здесь, дожидается его под кучей пропыленного мусора и драной рогожей. И даже не удивился, увидев его, такого же новенького и самодовольно ухмыляющегося в нарисованные пышные усы. Тонкие планки отозвались мелодичным перестуком, как заждавшийся музыканта инструмент, когда Антон Григорьевич взял игрушку в руки. И всем телом почувствовал, как испуганно встрепенулись, как затрепетали в цыганском вертепе деревянные болванчики. Он и сам вздрогнул, когда в кармане забился, заголосил телефон.

– Что же теперь, Антон Григорьевич? – осведомился знакомый хриплый голос.

– Что вы от меня хотите? – резко спросил Стрельников.

– Вы и сами понимаете, – ответила трубка, – что эта игрушка не про вас.

– А про вас ли? – обозлился Антон Григорьевич.

– Нет, – прохрипел собеседник, – не про меня. Но эта вещь должна иметь Хозяина, верно? И вы ее мне принесете. А уж Хозяин отыщется, будьте покойны. Ну, чего молчите, Стрельников?

– Ничего вы не получите, – нетвердо возразил Антон Григорьевич, – я ее уничтожу.

Собеседник хрипло рассмеялся.

– Власть уничтожить невозможно, Стрельников, и вы это знаете. Ну посмотрите, посмотрите же вокруг! Разве вы не видите, что у всего этого нет Хозяина? Только он может навести здесь порядок. Разве вы против порядка, Стрельников? Разве вас устраивает все, что вокруг происходит? Я же знаю, что не устраивает. И вы можете все это изменить.

Антон Григорьевич, почуяв знакомое стеснение в груди, опустил руку в карман за нитроглицерином – и наткнулся на обломки деревянного пилота.

– Нет! Чтобы снова пройти через ЭТО? Я не хочу! Ничего, ничего не получите, так и знайте!

Стрельникова снова скрутил спазм, как давеча у площади.

– Прекратите! – крикнул он, хватаясь за чердачную дверь. – Или…

Из трубки снова послышался хриплый смех.

– Или что, Антон Григорьевич? Ответите тем же? Что ж, в конце концов, не так важно, кто начнет. Вы, я или кто другой. Станьте первым. Это же так просто.

* * *

В последний раз Антона Григорьевича видели живым у станции. И приняли за пьяного: больно его мотало по сторонам. И кричал он какие-то глупости: «Я не деревянный! Не деревянный!». А звонкое эхо из голых околков за станцией глумливо передразнивало: «Деревянный, деревянный!».

Его нашли только весной, в овраге, за восемнадцать километров от поселка. Стрельников сидел, привалившись боком к выворотню, и широко раскрытыми остекленевшими глазами смотрел в голубое апрельское небо. Мыши и горностаи почему-то его не тронули, и выглядел он так, словно присел на минуту отдохнуть. Только зачем-то сжимал в кулаке горстку деревянной трухи.

Всю весну по полям шлындали какие-то странные люди, все искали что-то, да не нашли, а что искали, не говорили. «Странный был старик, – судачили в народе, – мало ли, может, украл чего. Чужая душа – потемки. Даром что тихий. В тихом омуте-то завсегда черти водятся. А все потому, что порядка нет!».

Владимир Молотов Послание потомкам

Постапокалиптическая байка

Когда небо почернело и покрылось мерцающими прыщиками, штабные засели в доме Хреныча. Луна наглым оком шпиона заглянула в комнату. При свете керосинки первое слово взял Иван, средних лет мужичок с бородой, похожей на обрывок старой мочалки:

– Ну что, орлы, положение почти каюк! Патронов осталось – кот нагадил. Одну атаку отбить – и то не хватит. А завтра городские отморозки планируют новый штурм. Лазутчик донес. И дроби у них еще дофига, и пуль хватает.

– А может, мы их коктейлями из керосина утопим? Ночь-то длинная, понаделаем бутылей с фитилями, – предложил щетинистый Хреныч, обнажив пару раз лошадиные зубы.

– Ага, керосину-то полбочки всего! Враз кончим. Не, не пойдет, надо чо-то другое придумать, – возразил моложавый Колян, поправив рыжую челку. – Али тебе еще с позавчерашнего коктейли мерещатся, когда твой полтинник отмечали?

– Иди ты! – обиделся Хреныч.

– Так, попрошу с рельсов не съезжать! – осадил Иван.

Тут в дубовую дверь громко постучали.

– Кого нелегкая принесла? – Хреныч зашаркал ногами и скрылся в сенях.

В дом ввалился местный балабол Гуня, лысый, с головой в форме яйца, тянущий за руку деда Епаксимыча.

– Вам чего? Тут штаб заседает.

– А зря вы меня в штаб не взяли! – Гуня глупо улыбнулся, и уши его приподнялись. – У меня вот ценная информация.

Епаксимыч прокряхтел в кулак. Он был сед и выбрит с порезами. Последние напоминали забавный рисунок кошачьих усов.

– Ну, выкладывай! – скомандовал Иван.

Колян приосанился. Хреныч медленно опустился на стул.

– Вот дед Епаксимыч говорит, что 1 мая в 1975 году власти деревни заложили у сельсовета послание потомкам, на полвека.

– Ну, было, слыхали в детстве, – вяло отозвались штабные.