Поле Битвы

Я продолжил держать свои руки подальше от него — и, после краткого умственного усилия, свои мысли тоже.

Я коснулся рукой плеча Мерфи, и она с остановила рокочущий мотоцикл. Я соскочил с него и преодолел пятьдесят или шестьдесят футов бетона. Группа сидхе, все как один развернулись ко мне, каждый закован в броню из особого металла фэйре, заменяющего им сталь, и сияющего разнообразными оттенками ледниково-зеленого, зимнего синего и глубокого темно-пурпурного, а их сапоги тяжело топнули по бетону, когда взметнулись их мечи и щиты.

Я даже и не думал притормозить. Львы не склоняются перед шакалами. Даже шакалы ведали, что могут убить того, кто их боится.

Зимние сидхе уважали тех, кто понимал закон джунглей, а я с самого начала продемонстрировал им, что не собираюсь терпеть их закидоны. Они могли испытать меня — хищники всегда проверяют потенциальную добычу на предмет слабостей — но до тех пор, пока я заставлял их думать, что давление на меня принесет больше хлопот, чем потехи, они не настаивали.

Воины сидхе, как мужчины, так и женщины, каждый из которых был смертоносен и опытен в практическом искусстве войны, уступили мне, плавно исчезая с моего пути, как будто их там никогда и не было.

По крайней мере сегодня.

Завтра они продолжат искать мои слабости. Если, конечно, кто-либо из нас до этого доживет.

Пока я приближался, Мэб не сводила с меня глаз, а затем перевела взгляд на неуверенную массу людей, идущих под моим знаменем. Ее глаза сузились, а затем вперились в мои, когда между мной и ей оставались считаные ярды. Почему-то я почувствовал себя... абсолютно голым, как если бы моя одежда пропала и холодный озноб пробирался в чертовски неудобные места.

Тут ее выражение изменилось. На какую-то долю секунды мне показалось, что я вижу... что-то в ее глазах, некую смутную тень боли. И... симпатии?

А потом Мэб вновь стала Мэб.

— Мой Рыцарь, — мурлыкнула она. — Полдюжины когорт явились под твое знамя.

«Тысяча сто восемьдесят семь» подумал я. И моргнул. Потому что именно столько людей решили последовать за мной. Не знаю как именно я это понял. Это просто... всплыло в моей голове. Это, должно быть, была одна из разновидностей интеллектуса, формы интеллекта, которая обходила стандартные человеческие процессы мышления, подобная тому, чем я обладал на острове.

Но сейчас было нечто иное.

Это были люди.

Мэб склонила голову набок.

— Ты не принял холод.

— Нет, — подтвердил я. Мой голос звучал грубо.

Она вздернула подбородок, и ее жесткие, холодные глаза сверкнули голой, неприкрытой гордостью.

— Ни разу в жизни, мой Рыцарь, ты не пошел по легкому пути. Я сделала прекрасный выбор.

— Они легко вооружены. Им требуется более тяжелое оружие.

В голосе Мэб прозвучали острые ледяные грани.

— Они идут не под моим знаменем, о Рыцарь.

Я понизил голос до легкого рычания.

— Тогда я отправляю их по домам, — сказал я. — Если ты хочешь, чтобы я бился за тебя, перестань вставлять мне палки в колеса. Вы с Марконе в последнее время прямо неразлучная парочка. Я знаю вас обоих. Где-то здесь точно есть еще оружие. И оно нужно мне.

Осторожнее, осторожнее... единорог заметил меня. Его голова повернулась плавно, как орудийная башня, направляя этот рог на меня, и сила в воздухе вокруг меня создала впечатление, что мои волосы должны стоять дыбом. В его зазубренном лезвии на морде застряли кусочки кости. Его дыхание пахло гнилым мясом.

Моя мошонка попыталась вернуться назад во времени.

Внезапно Мэб запрокинула голову и издала... звук. Представьте себе кудахтанье ведьмы, вырывающееся из ее живота. Теперь представьте, что почти в тот самый момент, когда вышеупомянутая ведьма начала это делать, она туго затянула заплесневелый шарф вокруг своего горла. И, наконец, представьте, что сдавленный выдох того воздуха остался выше точки удушения.

Черт его знает, что это за звук, но это был не смех.

И он заставил проклятого единорога нервно отступить в сторону.

— Да, — произнесла Мэб с диким обреченным блеском в глазах, ее голова покачивалась, когда лошадь нервно переступала с ноги на ногу. — О да. Ты справишься, дитя. Скажи мне, кто в эти дни заключает контракты на тысячу лет?

— О Боже, — сказал я. Я уставился сперва на нее. Потом на Фасолину. — Да ты шутишь.

Потому что таким был контракт, заключенный создателем Фасолины с городом Чикаго. Эта штука должна простоять тысячу лет. И когда она была завершена, ее покрыли полированной сталью и заперли, более-менее, примерно навсегда.

Это была капсула времени на любой случай, прямо у всех на виду, перед лицом Бога и кого-угодно.

Я подобрался к Клауд Гейт. Я тыкал посохом в полированные стальные панели, пока одна из них не зазвенела чуть громче остальных. Я нанес по ней несколько сильных ударов, и она отскочила, с грохотом упав на бетон. Красный свет ночи был слишком тусклым, чтобы показать мне хоть что-нибудь, поэтому я вытащил амулет-пентаграмму моей матери, послал в него отзвук своей воли и заставил его светиться голубым волшебным светом.