Поле боя при лунном свете

Пишет вам Николай Русов, в настоящее время являющийся мужем Вашей (маленькая «в» исправлена на большую) бывшей жены Галины Борисовны Богдановой. Наше бракосочетание, а также венчание в церкви Рождества неподалеку от метро «Речной вокзал» состоялось 5 марта этого года и вскоре после этого на семейном совете было принято решение о целесообразности (зачеркнуто) прервания (зачеркнуто, сверху) прерватия (зачеркнуто, сверху) прерывания (зачеркнуто) о том, что необходимо прервать ваши с Мишей отношения. Я, несмотря ни на что, не являюсь антисемитом, о чем свидетельствует то, что я согласился жениться на Вашей (маленькая «в» исправлена на большую) бывшей жене, но я полагаю (зачеркнуто, сверху) считаю (зачеркнуто, сверху) глубоко убежден, что у человека не может быть две веры, две национальности, два отца. Наша семья – христианская семья – без фанатизма, но соблюдаем мы пасху православную, с куличами, а не с пресловутой мацой. Мальчик растет в России, он будет Михаилом Романовичем Богдановым-Русовым, Русовым, а не Евреевым, и раздвоение здесь может принести только вред. Я люблю ребенка, как родного, я готов заменить ему отца во всем, включая материальную сторону, так что в ваших финансовых вливаниях необходимость отпадает. Спасибо за всю до сих пор оказы… (зачеркнуто) имевшую место экономическую поддержку.

Уважаемый Роман Вениаминович! Я очень понимаю Ваши (маленькая «в» переправлена на большую) чувства, но и вы должны понять – ради Мишиного блага Вы должны оставить его в покое.

С глубоким уважением Н. Русов»

Как хорошо, что я уже прочитал вечернюю молитву и обсудил со Иошуа детали операции «Магазин».

Теперь задача добежать до дому по темным уютным улицам Ишува… Г-споди, помоги мне! Главное – выдержать первый удар. Хорошо, что я живу в Ишуве, а не в городе, что здесь много детей, а потому через каждые двадцать метров на проезжей части делается накат, не позволяющий автомобилистам развивать скорость. Под эти ползучие твари, которые хороший бегун с легкостью обгонит, нет никакого соблазна бросаться. Горы здесь тоже такие, что прыгать замучишься – пропастей нет. Только ребра о камни переломаешь, да кожу о колючки обдерешь. Так что – обречен на жизнь.

Но Галка-то, Галка! Куда же подевался ее еврейский патриотизм? «Мы – народ народов!.» Жаботинский, помнится, проследил связь поколений – «Дед ассимилятор, отец крещен, сын антисемит.» А тут, похоже, все прокрутилось в одном человеке, к тому же за несколько лет, если не месяцев. М-да, Галочка! Сэволюционировала, нечего сказать! Кстати, где ты умудрилась откопать себе такого ублюдка? Впрочем, я вдруг почувствовал, что мне плевать, ублюдок или не ублюдок. Я бы и прекрасному принцу за Галку рыло начистил.

Вот те на! Выходит, все эти годы Галочка тихо во мне сидела, не мешая иным, хоть и не частым, но имевшим место увлечениям, а теперь вдруг вылезла в самый неподходящий момент.

За этими размышлениями сам не заметил, как пришел в свой эшкубит.

Выключатель с послушным щелканьем нырнул белой головой в белую гладь розетки, выпятив при этом острую белую попу. Лампочка начала ронять тоскливые лучики, которые жадно пожирал линолеум.

Гошка лежал в той же позе, в которой я его оставил. Еда, включая умопомрачительные по аппетитности кусочки колбасы, стояла нетронутая. С них-то я и начал. Сперва я покрошил эти кусочки на ладонь, вынув их из массы надоевших бедному псу шариков-догли, после чего поднес их к Гошкиной морде. Тот мрачно взглянул и отвернулся.

– Гоша! – воскликнул я. – Ты посмотри, какая прелесть! Да разве это колбаса? Это же симфония, а не колбаса!

И тут же, демонстративно чавкая, начал делать вид, будто с наслаждением уписываю эту колбасу.

– Ну и дурак, – безмолвно ответил Гоша.

Я вспомнил, что мой сосед, Йосеф Гофштейн, должен был передать лекарство от Инны, и позвонил ему. Через пять минут маленький Моти Гофштейн ввалился со здоровенным мешком. – Это что, лекарство?

Моти пробормотал нечто вроде:

– Мы с папой и все наши желаем Гоше полного выздоровления.

Потом свалил мешок на пол и выскочил, сверкая драными кроссовками. Я высыпал содержимое мешка на пол. Там была одна упаковка таблеток и несколько банок каких-то консервов. Как писали в «Литературке», объявляя конкурс на лучшую подпись к какой-нибудь несуразной фотографии, «Что бы это значило?» Ну, лекарство я ему в пасть отправил нехитрым приемом – нажал на челюсти и, когда он их развел, в образовавшуюся щель забросил таблетку. А потом сжал челюсти обратно, чтобы он ее не выплюнул. Гошка некоторое время мотал головой в надежде избавиться от тугого намордника, в который превратились мои руки, затем (мысленно) плюнул и сглотнул лекарство. После чего завалился на бок, поглядывая на меня грустными глазами, в которых червилась боль, как тогда во время операции, и укоризна, как тогда в машине Шимона. Я сел рядом с ним и начал чесать под подбородком, а затем шею и пузо. Он перевернулся на спину, выпятил мощную поросшую черной шерстью грудь и раскидал лапы в стороны. На мгновение в старой больной собаке промелькнул игривый щеночек.