Поле боя при лунном свете

– Не дам, – сказал я, набрал в неизуродованный шприц воды и, застав бедного пса врасплох, впрыснул ему в пасть. Потом еще и еще. Половина, конечно, пролилась, зато вторая половина достигла пункта назначения. Окрыленный успехом, я продолжил истязание. Несчастное животное, не в силах подняться, мотало головой, но минут через двадцать большая пластмассовая миска была пуста, а Гоша мокр с головы до подушечек лап. Ничего, не в Сибири, чай, не простудится.

Отложив целый шприц, я взял тот, который подвергся обрезанию и начал пичкать ребенка консервами. Скормил, перемазался и начал ждать, не сблюет ли. Ура! Не сблевал. Потащил его гулять. И чуть не заплакал – настолько тяжело было смотреть, каких мук стоит ему каждый шаг. Он пару раз поднял лапку и устремил на меня свой неподражаемый говорящий взгляд:

– Может, хватит издеваться? Всё равно ничего более существенное из меня не вылезет. Я же сегодня не жрал ни черта.

– Ладно, Гоша, – сказал я. – Пошли спать.

«Старик себе заварит черный кофий,

Чтоб справиться с проблемой мировою,

А пес себе без всяких философий

Завалится на лапы головою»

Уже засыпая, вдруг подумал – а как я в Москву поеду? Что будет с Гошкой? Обычно в таких случаях его пасли Йошуа с Шаломом, Но он-то тогда был здоров. А если до двадцатого не поправится? Как – пусть даже на самых близких людей – оставлять больную собаку? Ладно, посмотрим. Лишь бы Гошка был жив!

За тринадцать дней до. 5 таммуза. (15 июня). 6:00

Жив? Всю ночь (а просыпался, прислушиваясь, я, по-моему, каждые пятнадцать минут) Гошкин храп давал мне, безусловно, положительный ответ на этот вопрос, а под утро он вдруг почему-то замолчал, и я вскочил, как ужаленный.

Но – ура! – он был жив и даже выглядел чуть здоровее, чем вчера, так что, судя по всему, мои шприцевые старания даром не пропали. При этом он недовольно озирался – чего, мол, суетишься? Однако на улице с ним, к моей досаде, стрясся понос. Инне звонить было рано, и я на свой страх и риск слегка подкормил его. Даже умудрился угостить его чудодейственной таблеткой, от которой, впрочем, проку было, как от козла молока.

После чего помчался на молитву, а затем на работу, захватив с собою бутерброды – позавтракаю уже на месте.

За тринадцать дней до. 5 таммуза. (15 июня). 8:30

«На его месте должен был быть я». Смешная фраза из «Бриллиантовой руки». Герой Никулина, преследуемый контрабандистами, принимает на улице валяющегося пьяного за убитого и говорит: «На его месте должен был быть я». И слышит в ответ от какой-то бабы, кажется, от управдомши: «Напьешься – будешь».

Так вот, в отличие от никулинского героя, я с полным основанием мог сказать: «На его месте должен был быть я.» Потому, что в восемь утра…

Впрочем, всё по порядку.

Не успел придти в «Шомрон» – звонок на мобильный. Местный болтун и сплетник (бывают и у нас такие, несмотря на строжайший запрет на злоязычие) Шимон:

– Рувен! Слушай! Что же ты молчал?! Ты же, оказывается, герой!

Откуда он узнал? Проходит двадцать минут. Звонит Марик:

– Я всегда знал, что араба замочил ты, а не этот мароккака. Только русский мог такое сделать.

– А я не русский, я еврей.

– Да пошел ты…

Без десяти девять заявился Илан собственной персоной:

– Рувен, вы достойный потомок Маккавеев. Я горжусь знакомством с вами.

Интересно, почему они все трое ни сном, ни духом не поминают Шалома? Ну, с Мариком понятно – для него всякий, кто не говорит по-русски – марокканец, следовательно, не человек. А Шимон с Иланом? Неужели до них дошел слух только обо мне, а признание Шалома затерялось?

На сей раз ЕГО появление было особенно жутким. Свет померк. Зашевелилась бурая сухая земля, которая была видна из моего зарешеченного окна. И, вставши, он был весь покрыт этой землею, через которую проступали пятна тления. Таким я в детстве представлял себе Вия.

В канцелярии зазвонил телефон. Посторонний звук не спас меня. Труп никуда не исчез. Он медленно вырастал из земли, сжимая в черных пальцах автомат. Снова звонок. Еще звонок. Ну да, рав Элиэзер сейчас, должно быть, на уроке, а секретарша отошла куда-то. Опять звонок. По идее мне следовало подойти, но я не мог двинуться с места.

– Возьми трубку, – прошептал я Илану. Он с какой-то непонятной радостно-взволнованной готовностью побежал к темно-коричневой ДСП-шной двери, а я остался один на один с земляным чудовищем, которое всё росло и росло, направляя на меня «калаш». Я в ужасе взглянул на его лицо, на дырку во лбу и неожиданно ощутил ту самую боль, которая пронзила его, когда в этот лоб впилась моя пуля. И страх исчез. Он оказался несовместим с жалостью. Дуло «калаша» само собой опустилось. Да и сам террорист начал таять.