Поле Куликово (СИ)

В юрте горели восковые свечи, едва заметные при сером свете, сочащемся из дымового отверстия сверху. Акхозя лежал на войлоке в своей золочёной броне. Матово-смуглое лицо чуть нахмурено, резко чернели брови, и Тохтамыш заметил, что у сына были длинные ресницы. Были?.. Акхозя казался спящим, и хан обегал глазами его всего - может, он ещё - жив, упал с лошади и лишился сознания? Наклонился над сыном, скинув шлем, приник ухом к его устам, надеясь уловить дыхание, но ощутил холод. Лишь сидя на корточках, различил дырочку в узоре зерцала на том месте, где находится сосок. И застывшую кровь на золоте нагрудника. Подвела персидская броня, не выдержала удара кованой русской стрелы.

-Оставь нас, Шихомат.

Вот он, первый удар судьбы на трёхлетнем пути непрерывных успехов, которого Тохтамыш страшился. Зачем судьбе - такая страшная, такая тяжкая плата? Разве малым заплатил он прежде лишь за три года безбедного царствования? Пусть бы лучше не взял этой Москвы, оставил её в покое, только пронёсся бы смерчем по окрестным землям.

Но теперь он Москву возьмёт. Правоверный мусульманин, хан Тохтамыш устроит тризну по своему сыну, как язычник: горящий Кремль станет ему погребальным костром, а москвитяне омочат жертвенник своей кровью.

Тохтамыш поднялся с колен, вышел из юрты и приказал своему сотнику собрать на военный совет темников, тысячников и устроителей осадных работ. Подозвал шурина.

-Ты, Шихомат, позови сотников, которые были с тобой у стены, возьми чертёж крепости, и приходите в мой шатёр. До совета наянов я хочу услышать, как вы мыслите брать этот город.

Шихомат смотрел в спину удаляющегося Тохтамыша, потом оглянулся на свой шатёр. "Великий Аллах, люди, наверное, говорят правду: сердце нашего повелителя вырезано из камня".

В сумерках три тумена Орды поднялись и без единого огонька двинулись подмосковными лесами к разведанному броду.

Враг удалился от крепости. Москвитяне оплакивали первых убитых, на всех улицах говорили об Адаме-суконнике, застрелившем "золотого" мурзу, и повторяли его слова, брошенные неприятелям. В храмах никогда ещё не было столько молящихся, как в этот вечер. Остей держал совет с боярами и выборными. Он пресёк наскоки на Адама, который, мол, своей неучтивостью навлёк гнев ордынцев.

-Гневаться надо нам - они явились под стены Москвы, а не мы под стены Сарая. Когда бы хан прислал к нам посла, тот обязан явиться как посол, а не налётчик.

Наказав впредь не допускать на стены лишних людей, ночью держать усиленную стражу, князь отпустил выборных. Расходились в сумерках. В воротах Рублёв схватил Адама за локоть:

-Послушай-ка... Гуляют, што ли?

Сквозь церковное пение, льющееся из отворённых храмов, прорезалась нетрезвая песня:

На речке на Клязьме купался бобёр,

Купался бобёр, купался чёрной,

Купался, купался, не выкупался,

На горку зашёл, отряхивался...

-На Подгорной будто? Не твои ли, Каримка?

-От собак нечистый! Калган колоть буду!

-А теперь, слышь, - за храмом, где-то у Никольских.

-Да и у Фроловских - тож.

-Ну-ка, мужики, все - по своим сотням! - распорядился Адам. - Навести тишину хоть палкой. Стыдобушка-то перед князем!

Однако навести тишину оказалось непросто.

В то время, когда большинство сидельцев молилось в храмах и монастырях, а начальники совещались, к одной из ватаг пришлых бессемейных мужиков, днём тесавших камни для машин близ Никольских ворот, а теперь коротающих время возле костра в ожидании ужина, подсел носатый человек в большой бараньей шапке, то и дело сползающей с его обритой головы. В разношёрстной ватаге принимали всякого и на гостя не обратили внимания.

-Славно шуганули Орду-то, - заговорил он первым, обращаясь к седобородому кашевару. Тот не ответил, мешая в котле деревянной поварёшкой.

-Теперь, поди-ка, и не сунутся, - не унимался гость.

-Ты б не каркал до срока, - обрезал мужик с испитым желтушным лицом. - А то завтра небо покажется в овчинку, как всей силой навалятся.

-Да всё одно не взять им детинца.

Молчали, позёвывая, ленясь вступать в разговор. Юркие глаза носатого многое читали на угрюмоватых лицах этих людей, вынужденных притихнуть после веча.

-Мурзу не худо бы помянуть, мужики.

-Не худо бы, - согласился рябой парень, - да бабка к поминальнику не спекла пирогов и про бочонок забыла - он и усох.

-Вона в брюхановских подвалах, небось, и полных бочонков - довольно.

-А печати? - спросил кашевар. - Ну-ка, сорви - Адам, небось, голову оторвёт.

-Што Адам? Не он нынче воеводствует. Бояре пируют, я счас мимо терема бежал - ихний ключник так и шастает в погреба с сулеями. Для кого беречь погреба-то? Для Орды?

-Верно. - Кашевар обернулся к рябому. - Слышь, Гуля, возьми кого-нибудь с собой - пошарьте в купецком подвале.