Поле Куликово (СИ)

-Вот што, птахи, - сказал Юрко.- Утро вечера - мудренее. Ступайте ко мне домой. Бабки пока нет, а дверь - не заперта. Серый вас не тронет. Забирайтесь на полати да спите. Есть, поди, хотите?

-Хоцим, - пропищала пятилетняя Уля, цеплявшаяся за подол няньки.

-На полке в сенях каравай, в горшках молоко, да мёд, да репа - всё ешьте. Мы с вашей нянькой скоро будем.

Она пошла за ним, не спрашивая, она доверилась ему, мужчине, и поэтому Юрко ничего не боялся. Пусть его вина - велика, а люди растревожены - могут сгоряча даже прибить - Юрку верилось в справедливость. Вины перед Богом он не чувствовал - это главное для него. Так и скажет принародно - там пусть решают. Староста - не зверь, боярин - тоже милостив, поп Божьим судом судит. Авось дело обойдётся продажей да покаянием. То, что Роман - вольный смерд, для него - и хуже теперь. "Холоп - не смерд, мужик - не зверь", - любят говорить бояре. За обиду своего холопа иной из них с десяти смердов шкуру спустит. Такое время пришло, что лучше прибиться к сильному человеку - за его спиной жить спокойнее, ибо за тебя - и вотчина, и господин, и его князь. Смерду вроде - вольготнее, а что случись - только сам за себя. Зверь и есть. Кто - посильнее, тот и норовит шкуру содрать. То-то мужики идут под сильных бояр. Роман - из упрямцев, которые норовят сами прожить, считаясь подданными великого князя, а до него не ближе, чем до Бога, - дальше, пожалуй: Бог-то в каждом доме хоть с иконы смотрит... Юрко торопился, пока свадьба не кончилась. Ему хотелось, чтобы судили их с Аринкой всем миром. После сегодняшнего схода верилось Юрку: люди вместе окажутся добрее и справедливее, чем каждый со своим судом.

Не забыть ему до смерти, как он вошёл в набитую гостями избу старосты, стал на колени перед хозяином, его молодой женой и попом, сидевшими в красном углу, а рядом опустилась Арина, склонив голову, уронив на пол чёрные косы, вздрагивая исполосованной спиной под рваной сорочкой. И тишину, когда говорил о случившемся, просил защиты. И ропот, сквозь который рвались выкрики:

-Неслухи окаянные! Што надумали - против воли отца!

-Этих защити - завтра свои на шею сядут!

-Без венца станут жить, аки свиньи в скверне валяться.

-В подолах начнут приносить!

-А чего ждать от колдуньиной дочки да этого сураза?

-Пороть обоих!.. Аришку - в дом церковный!

Юрко вздёрнул голову. Перед собой увидел набелённое лицо, соболиные брови и пылающие зелёным светом глаза старостиной жены, убранной в свадебный венец. Она не отрывала взгляда от склонённой Аринки. "Будто ястребиха над курочкой..." Опуская голову, успел заметить в конце стола испуганные глаза матери... Ропот нарастал, и Юрку казалось - вот-вот на него посыплются удары хмельных мужиков и баб. Были тут парни, Аринкины воздыхатели, - эти постараются. Краешком глаза видел, как пробивается к ним рыжий детина - тот, которого Аринка окрестила Драным петухом. Этот в свалке может нож сунуть в бок или огреет кистенём. Но рядом возник Сенька, стал за спиной Юрка. В углу верещали девки...

-Бабоньки! Мужики! - голос Меланьи прорезал шум. - Али мы - не христиане? Али молодыми никогда не были? Что же это делается? Фролушка, скажи ты им...

Ропот покатился на убыль, а девки загалдели, жалея осуждаемых, - спохватились, что надо радоваться: соперница хочет идти за парня, который и женихом-то на селе не считался.

-Тихо, сороки! - принаряженный в расшитую рубаху, подпоясанный алым кушаком, староста вырос над столом, и был он красив; наверное, многие женщины лишь теперь заметили это. - Што я скажу, православные? Не мне их судить - какой судья жених? А своё выскажу. Понять их можно, коли родитель зверь и силком выдаёт девку за постылого. Оправдать же трудно. Родительское право - свято и не нами писано. Без него всё прахом пойдёт. А побежали они не в тёмный лес, не в разбойный скит, не в Литву, не в татары - к вам пришли, к батюшке вот, ко мне, старосте, - правды и защиты пришли искать открыто, и уж тем они - чисты и любы мне. Так, может, сумеем без розог в их беде разобраться да вразумить - и дочь, и отца, и Юрка?

-Ить верно! - выкрикнул Филька Кувырь, который только что требовал сечь Юрка и забить в колодки. - Ай, мудёр - ты, староста Фрол, Пестун наш ласковай! Дай поцалую тя хучь в бороду! - Он полез к старосте, но жена дёрнула сзади, и Кувырь едва не растянулся на полу, вызвав смех.

-Твоё слово, батюшка, - староста оборотился к попу, и люди замолчали: в семейных делах решающее слово - за попом.

Тот поднялся, тронул медный крест на груди, глядя на виновников смуты, и приказал:

-Встаньте, дети мои, и подойдите ближе.

Парень и девица поднялись с колен и шагнули к столу. Сзади зашептали:

-Глянь, спина-то...

-Хочь бы наготу прикрыла, бессовестная.

-Кака там нагота - рубцы кровавы!

-Спасибо ишшо не убил, зверюга.

-Он-то, Роман, может. Половчан чёртов!

-Каб твоя Феклуша крутнула, как бы ты-то озверел?

-Не греши - чиста девка. И Фёклу не трожь, а то звездану!..

-Тихо, батюшка говорит.

Попик повёл глазами вбок и спросил: