Поле сражения

– Неблагородную миссию приходится нам выполнять, что и говорить. Русскому интеллигенту шпионство было всегда отвратительно. Правда, более цивилизованные нации смотрят на это иначе, примеров тому множество. Но нас это не утешает. Единственное, что оправдывает нас, это будущая великая Россия. Не правда ли?

Александр Дмитриевич снисходительно улыбнулся, и Рогов с удовольствием рассмеялся.

– Опасный вы человек, Александр Дмитриевич. Тем более приятно будет работать с вами.

Он заговорил о чете Черепахиных, намекая, что ему известно гораздо больше, чем можно сказать, посоветовал контролировать действия «приленского правителя», как он называл Черепахина, и не потакать его деспотизму.

Глава четырнадцатая

«Здравствуйте, ваши степенства!

Я очень рад, что мой отъезд, показавшийся вам сначала таким скоропалительным и непочтительным по отношению к вам, теперь понят правильно: сегодня никто не принадлежит сам себе.

У нас уже лето. Черемуха отцвела, дороги желты от одуванчиков, городок пропах черемшой и рыбой, дни стоят солнечные, жаркие. Осип посадил на цветочных клумбах картошку и ждёт урожаев невиданных. Мотя кормит меня, как рождественского поросенка.

Приехать скоро не смогу, дел невпроворот. Хлеб в Якутске пошёл мигом. В Усть-Куте купил четыре баркаса. Был на приисках, неважны там дела. Голодно.

В Приленске спокойно. Анна Георгиевна всё хорошеет, но доходов у них почти никаких, экономят на всём. Иногда собираемся, играем в карты, пьем водку, и прапорщик Силин с четырьмя козырными тузами на руках проигрывает Анне Георгиевне.

Как я уже писал вам, посеяли этой весной мало – мужиков совсем нет, а тут ещё мобилизация за мобилизацией. Скота у крестьян почти не осталось – все идёт на армию. Приближается покос, а косить некому. Недовольство. Власти местные нервничают, сверху давят.

Вот и все сплетни.

Пришлите побольше книг, поцелуев и пистонов – скоро охота.

С почтением купец-негоциант и штабс-капитан

А. Машарин».

Александр Дмитриевич перечитал письмо и заклеил конверт. Писать письма он не любил и не умел, да и о чём писать родителям? Не о том же, как неделю назад встретился он в Жилагове со своим убийцей. Вряд ли порадовала бы их эта история…

В тот день они с Горловым и поручиком Голяковым устроили небольшой пикник, чтобы обговорить дела насущные. Голиков ещё на провесе прибыл со своей ротой в Жилагово и по неизвестным причинам задержался здесь на несколько месяцев. Коренастый, белобрысый, напоминавший чем-то Иванушку с лубочных картинок, случайно напялившего не идущую ему военную форму, очень подвижный и весёлый, как будто над ним всегда смеялось солнышко, он в суждениях был осторожный. Даже грубовато-напористому Горлову редко удавалось поколебать его. Ни в какой партии Голяков не состоял, но к колчаковскому режиму относился с явным презрением, постоянно зубоскалил по адресу Верховного.

Горлов долго прощупывал поручика, узнал, что тот ещё юнкером был замешан в сомнительной революционности деле, после провала которого махнул на всё рукой и скептически тянул армейскую лямку.

– Шёл бы к красным, – сказал как-то ему Горлов, – всё равно от тебя тут толку нет, только веру подрываешь.

– И пошёл бы, наверное, – легко ответил Голяков, – я на них зла не таю, нет повода. А насчёт веры, так её ни у кого нет – ни у меня, ни у тебя, ни у пятого, ни у десятого. Плывём, как дерьмо по реке… А ведь про красных ты не зря заикнулся. У тебя, Горлов, всё на виду, и шутки у тебя оглобистые, не умеешь ты шутить. Лучше всего шутят люди конченые. А ты в Бога веруешь. Только вот кто твой бог, понять не могу. Ведь ты это про себя подумал – к красным переметнуться?

– Брось, – сказал Горлов.

– Не бойся, не донесу. Будешь бежать, меня с собой прихвати.