— Так бы и давно-о надо, Никитыч! — поощрила бабка улыбку и позвала его к себе высохшими, тонкими пальчиками. — Ну пойдёшь к бабушке на ручки? За это я скажу тебе сказку про козу-лупоглазку, скажу другую про козу голубую…
За обещанием сказка не последовала. Мальчик же, похоже, лежал и ждал именно обещанной сказки. Бабка все уже свои сказки забыла, и Поля не знала. С благодарной теплотой старуха заглянула мальчику в синие глаза с отливом, неожиданно ударила припевку:
Мальчик счастливо дёрнул пухлой ручонкой, обрадовался бабкиной выходке и разом потянул кверху обе ручонки. Подымите!
Поля поставила его на ножки, поддерживает широкой ладонью за спину. Он колыхался в кошелке, готовый упасть. Но ещё больше, наверное, зуделось ему выстоять и услышать, как мать отвечает:
Бабка как-то лихостно скакнула в окне с ноги на ногу, в приплясе ткнула в сосредоточенно сопевшего внука рукой с платком.
И тут же дальше:
Поля повязала мальчику серую ленточку на левую руку. Разгладила эти часики.
Хвастливой оказалась и бабка:
Поля посадила мальчика на ладонь, гордовито подала в окно бабке. Полюбуйся, свекровушка!
Старуха наклонилась принять кроху — Поля отступила на шаг. Держала сына на вытянутых кверху руках, покачивалась, светло выхвалялась:
Старуха приняла в окно мальчика, поцеловала в коленку и, прижав к груди, загудела протяжно, просительно:
Уставилась в глазики, затормошила:
— Никитч, ну доложь как на духу, что ты думаешь про нас? Вот, скажешь, две здоровые долбёжки в детство упали и выкачуриваются. И спробуй уведай, кто здеся взрослый, а кто писун. Не-е… Что малое, что старое. Слава одна, бзыки одни. Не так? Докладай…
Мальчик без доклада захныкал. Запросился к матери.
— Уходи, уходи. Не восплачу! Мне и так мои косарики покажут все двадцать четыре света в одном окошке. Солнце на обеде уже. А я, старая кошёлка, ещё не варила, не пекла. Всё с тобой чичкаюсь. Вот-вот набегут мои подобедать. Что кусать-то станут? Ою, напрядуть на кривую веретену!
В панике бабка сунула в окно мальчика.
— На-кась, Полька, Митрофания Никитча назад. Всё! Побёгла на поклон к чумазым чугункам. А ты… Скоро жнива… Подмети в клуне… Осторожней там. Намедни видала, как черти поблизу носили какого-то запорожца.[41]
— А-а!.. Поносили да и бросили. Унесли куда…
Подмести в клуне тоже дело.
И Поля мела, посадив мальчика у двери на серый платок, раскинутый в теньке у двери. Вдруг то ли ей чудится, что слышит, то ли в самом деле слышит: зовёт её кто-то. Вслушалась. Голос из знакомых. Выскочила из любопытства за клуню. Серёга скок со вчерашних дрожек, подаёт поверх плетня узелок.
Опешила она, пристыла на месте. Подойти? Иль убраться к свекровке, подальше от трезвона? У нас же всякая травинка видит, всякая пылинка говорит. На полземли слыхать.
Поля рывком повернулась уйти.
— Варакушка, — догнал её повинный, горький голос, — пожди…
Как резко пошла, так резко и остановилась. Повернула лишь голову. Кинула с плеча:
— Ну, стою. А дале шо?.. Чего ты по чужим по задворьям слонов слоняешь?
— Будто я и себе отвечу на такое… Спроси попроще что…
— Ищешь летошний снег? Ну!? Пустыня у тебя в голове! Зачем ты сюда?
— Вот зачем. — Сергей тряхнул узелком. — Бери.
— А что там за отрава?
Боясь, как бы и впрямь не навязал ей эту узлину через силу, она унесла руки за спину.
— Вчера… после… примчался в Калач. В аптеке взял, что нужно к такому случаю, и назад. Свечерело уже, череда отпылила с пастьбы… Крутился вокруг вашей хаты до ночи. Думал, Боженька вышлет тебя, так отдам. Не выслал… Ни с чем и уплёлся…
— А-а! Так это ты баклуши сбивал? Свекруху мою смутил… Пока конишка на бегу, летел бы с глаз. Он у тебя ученый, за тобой пеше ходит. Вчера видала…
— Учёный…
— Да… По городам не только люди ученые. Там и кони все прохвессора…
Сергей уловил насмешку в её словах, насупленно буркнул:
— Как нога?