Поленька

Она взяла мальчика и стала за кустом кормить высокой грудью. Она кормила и думала, чего это через такой прогал времени нежданкой налетел Горбыль. По работе? А разве раньше не было работы? В прошлом году? В позапрошлом?

Долго рыскал он вокруг Поленьки, чужого лакомого пирожочка, да откусить и крошки не подсчастливилось. Однако он всё ещё на что-то надеялся и уже не надеялся. Он искал эту встречу, ловил момент свидеться. А как? Открыто не подкатишься. У неё семья… Сам ты комсомольский районный шишкарь. Столькое двинуть на кон? Восемь лет Поля замужем за другим. И за все восемь лет он не женился, всё для Поли держал себя в узде. Он бы и дальше держал себя для Поли, не дал бы воли сердцу, но после вчерашнего разговора там… Ночь он не сомкнул глаз, всё думал, как поступить, и — решился.

Уже на первом свету усталь разломила его, он задремал.

И приснилось ему…

Ночь.

Ночь придавила, придушила вокруг всю жизнь.

Темно в кабинете, темно за окном.

Не пошёл Сергей домой, к дальним родичам, у кого снимал койку, всё сидит в своём кабинете, без мысли таращится в звероватое, чёрное окно.

Откуда ни возьмись входит криушанский старик Долгов, следом Поля с Никитой.

— Так ты комсомолистый секретарь? — с порога допытывается старик.

— Нет. Пока заведую организационным отделом.

— Раз заведуешь — верховод! Бугор!

— Он самый.

— Ты трудно пробивался к своему креслицу?

— Ох, трудно, дедо. Был пастухом по найму. Коровьим генералом. Обслуживал кулаческий класс. Хлебопашествовал в своем хозяйстве. Колхозник… В красной армии служил. Стрелок. Ме-еткий… Бригадир-полевод. Зав избой-читальной. Борьба с кулачеством. Крепенько кулачиков потрошил. Эта борьба и выхлестнула меня сюда…в районный комсомолитет…

— Значит, кулаки подмогли тебе завладеть этой высоткой!? — старик кольнул взглядом стул под Горбылёвым. — Выходит, кулаки не вороги тебе, а всплошь друзьяки!?

— Они самые! — хохотнул Сергей.

— Вот я и пришёл к тебе как к другу… Тут ты самый первый?

— Хочется тебе так считать — самый первый. Пока ночь…

— Само главно в жизни попасть к первому номеру, товарищ Горбылёв…

— Верно говорите, товарищ Долгов.

— Вот мы и потоваришували… Я с чем так поздненько… Лежу я, товарищ Горбылёв, лежу и нипочёмушки не засну. Неспячка[38] напала. Да как жа я могу расспокойнешко спать, ежле я всё ещё в комсомолий ишшо не вбежавши?!

— Ты что же, дед, пришёл в комсомол вступать? — прохладновато наводит справку Сергей.

— Вступа-ать! — с апломбом выкрикивает радостный дед.

— Не рановато ли?

— В самый разушко!.. Нетерпица сбила… Не дождамши по-людски утра… Мне дожидаться уже опасно… Могу и не дождаться… Шесть десятков да сверху набавка ишшо четыре — это не шашнадцать кругом! Я как понимаю… Наша нонешняя жизня — это роднющая советская власть плюс сплошная комсомолизация всей страны! — вскинул указательный палец. — Всей! А у тебя, товарищ Горбылёв, где в районе сплошная? Не сплошная, а дырчатая! Одни дырьи! Я мимо комсомолия… Эти мои подлетки, — показал на Полю с Никитой, стояли рядом, — тоже мимо… Это правильно?

Сергей замрачнел.

— Комсомол, дед, дело святое, а не зубоигральное.

— А какие ишшо за́игры? Я серьёзнушко.

— Но и я не шучу. Ты чего подкусуешь дорогую Софью Власьевну?[39] Чем об комсомоле кукарекать, ты б лучше в свой колхоз забежал. Он у вас хорошо называется. «Безбожник»!

— Нетутка! Мы с колхозом вразнобежку! Что я в том «Безбожнике» забыл?

— Свою долю. Между прочим, счастливую.

— Счастьюшка там вышей ноздрёв! Захлебнёшься!.. Сведи туда всю свою живь, свези всё из амбара и — складывай гробно ручки на пупке? Колхозную ж счастью не то что люди — скотинка не сдюжит. Вон, — пошёл глазом к Поле, — ейный батечка на той неделе наезжал, так говорил… Отдал он под колхоз «Стальной конь» свою коровушку. Из череды она не к «Стальному» — домой бежит ревучи. Дома и живёт, покудушки снова не заберё. Раз сам председатель Сапрыкин, преподобный Иван Алексев, забирал и сказал: «Похлестал ты, Владимир Арсеньич, чуток молочка и хватит!» Председатель тащит её, а она ревёт, ревёт. Это надо!.. Сдал сваток «Стальному дураку» и своих овечушек. Так вечером они с луга тоже бегуть не на обчественный баз — к свату бегут к калитке рыдаючи!

— Так то овца… Глупь…

— Другой овцу Бог не сделал… И меня другим забыл сделать. Костьми паду, а к колхозу ни на волос!

— Уй-ё-ёй! Ты, дед, уважаемой Софье Власьевне не грубиянствуй! Кончай этот грубёж. Наша власть культурная, не любит грубости. Она ещё чуток на тебя посмотрит-посмотрит да и молча свернёт тебя окончательно в бараний, извини, витой рожок. Что-то ты слишком быстро всё подзабыл… Ты сколько лет сидел?

— Не сидел… Отдыхал…

— Видать, мало отдыхал на сибирском лесоповале. Мало ему три года! Нашенская власть добруха. Ещё подсыпит!

— За что?

— А чтоб ты ещё где за Полярным кружочком культурно поотдыхал и дозрел до колхоза. Упёрся быком…Не пойду, не пойду. А ты не упирайся. Не бычок же ты деревянный… Наша власть не любит непочтительности. В твоём положении…

— Я не баба, я в положение не заскакиваю! — вкрикнул дед.