Поленька

История с венчальной свечой приняла неожиданный ход. Старики жениха припечалились. А может, суженая с бусырью? Ну куда нам такой товарко прибирать к своим к рукам? Пускай уж сами её батько-матирь радуются ей одной всю жизнь. И похоже, запросились на попятный дво-рок, к разженитьбе.

— Вам-то что за разор?! — вскинулся Никита. — Я-то вроде её беру!

— Ты-то у нас партизанишко смелай, что хошь возьмёшь. А моргать за неё всем семейством? — подкрикнул отец. — Уволь! У меня моргалки не заёмные, не покупные. Скажут же, не мог Никишок в лесе палки найтить!

— Не всё то в строку, что молвится, — возразил Никита.

Никишу поддержал тесть:

— Правильно! На весь мир не будешь мил! За ветром в поле не угоняешься. За глаза и про царей знаешь яку хохлому несли? А Романовы слухали да триста лет верхом на России ехали!

Борис Андреевич удивлённо уставился на Владимира:

— Ты-то, грамотейка, откуда такой выщелкнулся? Ты-то откуда знаешь?

— Ехали! — ерепенисто подкрикнул Володьша.

— Ну и доездились!

Головок нахмурился и долго дёргал, как бык, носом, но молчал.

— Может, — заговорил наконец, — пока со всей дури не наломали дива, неча сухую грязь к стене лепить? Всё ж одно не прилепится. Можь, всё по-вашему? Молва, как волна: расходится шумно, а утишится, нет ничего. Ладно, Никишка, твой воз, ты и командирь! Вези, да не пыхкай. Будешь и гужи рвать, меня в подсобники не жди. Тащи, тащи дурёну в дом! Двум неумытым дуракам легче прожить вместе, чем одному.

— Пускай и под вывеской дураков, да союзом! Спасибо, батечка, на уступке.

— Оно, дорогый нам Борис Андреёвич, — залисил Володьша, — проданному товару золотой верх. Другого верха не може буты. Уже и повенчал молодых батюшка, слил венцом. Куда ж нам разрушать содеянное самим Богом? Грех великой будэ! Не по-христиански всё тое. А мы с тобой христианины. Раз дело за венец перевалилось, тут уж, сватушка дорогэнький, е одна женитьба, а разженитьбы нема. Вотушко моё словко.

— Сто разов про одно и то ж! Да сбегай за сарай поссы ты на то своё слово! — вшёпот выругался Головок на ухо Володьше и сплюнул, растоптал плевок. — Вот твоё словушко и весь ему сказ! Вся красная ему цена! Растоптать даже нечего. Уж лучше б меня лихоманка стукнула тогда!

— И я просил Бога, лучше меня, не её. А шо я могу тут соделать? Не бьёт меня, бьёт её. А к кому по молодости не может така беда натолкаться? А свенчали — теперь дело свято, возвратки нема.

— Эко лихостно… эко жалобливо со́дит! — насупленно обрезал Головок. — Не кукарекай допрежь время! Вот ещё с глазу на глаз потолкую с невестушкой, там и скажу свою решенью.

Головок помягчел после разговора с Полей. Он понял, что выскочил конфуз у неё с перепугу, с растерянности. Однако во зло Володьше он горел убедить себя, что она и в самом деле полоумка. Он долго судил да рядил с нею о многих сторонах жизни — во всём Поля выказала завидный природный ум. Это повергло старика в восторг.

«Умом девонька не надорвались, талант варит! Вот только я чуток не выпал из рассудку. А ну грохни я по злой дурости разженитьбу, что стало б с Полюшкой? Какая неслава накрыла б и её, и родителей, и Никишку, и меня самого? И слепому ж видно, что тут обое рябое.[31] Бачили ж очи, шо купувалы. А теперь ешьте, хочь повылазьте! Панаскам сам венцедатель велел ухваливатъ дочуру. Им надобно сбыть товар, лежал без почину.[32] Но ежли ты такой разумник, чего ж полез именно в Панасковом лесе искать палку? И не с тесна ль умка какой усадил поклад? Дом целай мог бы месяц кормить на тот поклад… Не может всё то быть неправедным. Не мог я сглупа так несокрушимо сесть в лужу. Тут впросте распоясался господин Случай. Самый раз дать этому господину расчётишко. По ше-ям! По шеям его да руки и вымыть!»

И старчик утолкал свою дуристику на самое донышко в себе. Прямота, искренность, жертвенность — всё то, что стареник ещё не растерял и теперь до изживу своего дня убережёт, враз полыхнуло из него, ударился он просить прощения у Поли, у Никиты, у Владимира Арсеньевича, у всех, кому подранил душу праховидной напрасниной, и — знай царского племянничка![33] — щедро отломил на свадьбу полцарства своего. На Покрова гулял весь сбродный молебен.

Иэха, батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, муженьком!

После богатой, бесшабашно-обильной недельной свадьбы с катаниями на тройках с бубенцами отгорело лет восемь.

О, велик врачеватель время. Оно примирило, присмирило всех и вся. Про казус на венчанье ни один Ероша уже нигде и ни при каком случае не поминал. Было другого в достатке, заслонили беды последней поры..